Екатерина ФЕДОРЧУК
Иванова Н. Вызов // Знамя. - 2013. - № 8.
Вежлян Е. Присвоение истории // Новый мир. - 2013. - № 11.
Лавры Средневековья: Финалист «Большой книги» Евгений Водолазкин - о древнерусских истоках своего романа // http://www.rg.ru/2013/09/24/vodolazkin.html
Балакин А. «Неисторический роман» о познании, отречении, пути и покое // http://archives.colta.ru/docs/13964
неполное погружение
О романе Евгений Водолазкина «Лавр» много писали. И критики, и «просто» читатели. Этот роман стал ярким литературным событием еще до «увенчания» его автора лаврами лауреата премии «Большая книга», его ценность очевидна и вряд ли была бы поставлена под сомнение, даже если бы премиальный сюжет с этой книгой сложился менее счастливо.
Достоинства этого текста бесспорны и отмечены в отзывах почти единодушно. Да, действительно, «исторически обоснованная стилизация без швов соединена с современной лексикой и синтаксисом (правда, очень сдержанными, без утрирования) и смело, с улыбкой (привет постмодернизму) вкрапленными, опознаваемыми цитатами из мировой литературы»
Водолазкин тонко чувствует поэтический потенциал языка, что позволяет ему свободного переходить между цитатами, несобственно-прямой речью, канцеляризмами и афоризмами. Самое замечательное - поэтика этой речи не есть стилизация, которая всегда фальшива. Не стилизация, а стиль, весьма органичный, восходящий к Платонову, но лишенный мрачной глубины и безысходности его языковых аномалий, не замкнутый в земном аду, а нашедший путь наверх.
Однако необходимо сказать и то, что блестящий замысел был реализован отнюдь не безупречно.
В романе Водолазкина на самом деле не один, а два героя: не только лекарь Арсений, но и его дед, лекарь Христофор. Все, чем так пленяет этот текст: стиль, изящное сцепление цитат, завораживающая средневековая поэзия допетровской Руси, бесстрашное раскрытие этой «terra incognita» - все это целиком и полностью состоялось в небольшом рассказе о лекаре Христофоре, который живет на отшибе вместе со своим внуком, мальчиком Арсением, храня верность жене, которая трагически погибла 30 лет тому назад.
Встреча со смертью показана здесь с той же степенью трагического удивления, как и в случае юной Устины - «невенчанной жены» главного героя романа Арсения, но гораздо естественнее, без преувеличенной аффектации: «Христофор стоял и не верил, что жена мертва, поскольку только что была живой. Он тряс ее за плечи, и ее мокрые волосы струились по его рукам. Он растирал ей щеки. Под его пальцами беззвучно шевелились ее губы. Широко открытые глаза смотрели на верхушки сосен. Он уговаривал жену встать и вернуться домой. Она молчала. И ничто не могло заставить ее говорить». Водолазкин показывает чистое и искреннее удивление тому, что с мертвым человеком уже нельзя общаться, что он не дышит, не говорит, не может проснуться от своего смертного сна.
В рассказе о Христофоре показана символическая, можно даже сказать сильнее, - мистическая значимость каждой вещи, каждого явления, каждого создания Божьего мира, реальная сопричастности вечности: «Однажды они пришли на берег озера, и Христофор сказал: Повелел Господь, чтобы воды произвели рыб, плавающих в глубинах, и птиц, парящих по тверди небесной. И те и другие созданы для плаванья в свойственных им стихиях. Еще повелел Господь, чтобы земля произвела душу живую - четвероногих. До грехопадения звери были Адаму и Еве покорны. Можно сказать, любили людей. А теперь - только в редких случаях, как-то все разладилось».
Автор романа создает текстовый мир, напоминающий иконную реальность. Водолазкин идет на рискованную игру, проверяя целомудрие этого мира (именно так!) на прочность, заставляя врача Христофора говорить о «постельных проблемах» его пациентов - каким языком, с какой интонацией будет он это делать, не сорвется ли на глумливый смешок? Но герой (язык) повествования с честью выдерживает это испытание/искушение.
В романе «Лавр» Водолазкину блестяще удается статика. Это нисколько не недостаток, но самая суть того взгляда на мир, который исповедуют его герои: Вселенная покоится в руце Божией, а потому с ней и с нами ничего не может случиться! Ничего, в том числе и никакого сюжета в современном понимании этого слова. Христофор и мальчик Арсений живут в ощущении божественного присутствия, куда им идти от Того, у кого «глаголы вечной жизни»: «Христофор не то чтобы верил в травы, скорее он верил в то, что через всякую траву идет помощь Божья на определенное дело. Так же, как идет эта помощь и через людей. И те, и другие суть лишь инструменты. О том, почему с каждой из знакомых ему трав связаны строго определенные качества, он не задумывался, считая это вопросом праздным. Христофор понимал, Кем эта связь установлена, и ему было достаточно о ней знать».
Но все становится иначе, когда Водолзкин переходит к динамической части, когда идиллический рай старика лекаря и его юного ученика разрушает сначала смерть Христофора, а затем появление «новой Евы» - Устины, чья смерть отправляет Арсения в длительное духовное странствие.
Впрочем, духовное ли?
В основе романного действия лежит очень странная религиозная идея. Сбой происходит с самого начала. Грех с Устиной - это абсолютно условная ситуация. Совершенно непонятно, что мешает Арсению и Устине «узаконить свои отношения» или, говоря по-другому, освятить свою любовь церковным благословением? Тут стоит, видимо, пояснить, что незаконная связь Арсения и Устины для них чревата не только осуждением соседей, но отлучением от церковных таинств, к которым нельзя приступать тем, кто живет в грехе: « его беспокоило то, что они не ходили к причастию. Идти в храм Арсений боялся, потому что путь к Святым Дарам лежал через исповедь. А исповедь предполагала рассказ об Устине. Он не знал, что ему будет сказано в ответ. Венчаться? Он был бы счастлив венчаться. А если скажут - бросить? Или жить пока в разных местах? Он не знал, что могут сказать, потому что ничего подобного с ним еще не было». Именно из-за этих более чем странных колебаний (счастлив венчаться, но отчего-то не венчается) Устина умирает без покаяния, а главный герой берет на себя подвиг отмолить душу своей погибшей возлюбленной.
Возможно, для этого есть какие-то предпосылки, связанные с обычаями того времени, о которых я мало знаю, а автор, будучи специалистом, знает все. Но текст должен говорить сам за себя, а говорит он, что Арсений просто не считает нужным это делать, что, с его точки зрения, их плотская связь и так свята и непорочна. Впрочем, на все недоумения читателя можно ответить одной фразой: роман «неисторический».
В романе «Лавр» сталкиваются не только два языка: современный сленг и церковнославянский язык, в нем сталкиваются два типа героев. «Герой» древнерусской письменности - это, конечно, святой подвижник, невозможный в литературе Нового времени, в литературе, основанной на вымысле. Потому что святость не может быть вымышленной. Это именно тот компонент культуры средневековой Руси, который не дается современному секулярному сознания, не вмещается в «нововременные» границы художественности. Из нашего «сегодня» герой-святой выглядит странно, и именно его странность и необычность, экзотичность поддаются воспроизведению - конечно, искаженному и неточному. Поэтому герой современной литературы не столько святой, сколько юродивый, в современной «огласовке» не отличимый от психопата или хулигана.
В романе «Лавр» сразу три таких героя, причем Арсений, взявший после смерти возлюбленной ее имя, еще не самый странный из этой компании. « русский человек - он не только благочестив. Докладываю вам на всякий случай, что еще он бессмыслен и беспощаден, и всякое дело может у него запросто обернуться смертным грехом. Тут ведь грань такая тонкая, что вам, сволочам, и не понять» - научает свою «паству» «профессиональный» юродивый Фома. Грань действительно очень тонка, так же тонка, как манера письма Водолазкина. Поэтому не сразу даже и понятно, что с героем «не так». Ему просто не хватает человечности. Хотя сюжет романа вроде бы составляет путь духовного возрастания героя, но на самом деле никакого пути нет, а есть смена масок, за которыми скрывается духовный «супермен», который только на первый взгляд похож на обычного человека.
Арсений/Лавр/Устин, через которого автор пытается показать образ святого, святых разных типов святости, главным образом, юродивого, не борется с грехом, путь к Богу для него прост, потому что он изначально наделен особенной душой. Его слова о грехе, гибели души и покаянии - это только слова, слова очень искусные и поэтичные. Этот герой избранный, грех для него - не грех, его не берут ни холод, ни болезнь, ни нож хулигана. Совсем как другую современную литературную «святую» Ксению - героиню романа Елены Крюковой «Юродивая». Роман Водолазкина написан намного более искусно, чем роман Крюковой, но они оба сделаны с оглядкой на один и тот же образ - святой Ксении Петербургской, которая ушла от мира из-за смерти горячо любимого мужа. И героиня романа Крюковой, и герой романа Водолазкина пытаются прожить жизнь другого человека, одеваясь в его одежду, перенимая его имя.
Этот сюжет христианской любви малопонятен современному читателю, и его пытаются «осовременить» с разной степенью осмысленности. Главное, что отличает роман Водолазкина от романа Крюковой, в котором действие происходит как будто везде и как будто всегда, в некотором абстрактном мире, - это острое чувство времени и чувство мистического такта, и просто человеческая чуткость. Но в одном эти авторы сходятся: в обоих романах показан странный образ христианства без Христа. Нельзя не согласиться с тем, что Арсением движет «не приближение к Богу, а стремление “отмолить” погибшую без покаяния подругу. Большую часть романа его герой живет вне Церкви и даже вне религии»
Для чего Водолазкину понадобилось изъять из средневековой картины мира, из сознания человека того времени самую важную ее часть? И ведь нельзя сказать, что совсем убрал, нельзя сказать, что мир этот языческий, безбожный. Напротив, весь текст Водолазкина пронизан церковной тематикой, и не внешнеобрядовой, а об исповеди и причастии, о жизни вечной. Вот среди потенциальных пациентов Лавра «стал распространяться слух о наличии у Амвросия (одно из многочисленных имен главного героя) эликсира бессмертия. О том, что этот эликсир Амвросий, будучи еще Арсением, якобы привез из Иерусалима». Народ волнуется: как бы заполучить драгоценный эликсир. «Когда число таких людей перевалило за сотню, к ним вышел Амвросий. Он долго смотрел на их убогие жилища, а затем сделал знак следовать за ним. Войдя в ворота монастыря, Амвросий повел их в храм Успения Пресвятой Богородицы. В то самое время в храме заканчивалась служба, и из Царских врат с причастной чашей вышел старец Иннокентий. От решетчатого окна отделился луч утреннего солнца. Луч был еще слаб. Он медленно пробивался сквозь густой дым кадила. Одну за другой поглощал едва заметные пылинки, и уже внутри него они начинали вращаться в задумчивом броуновском танце. Когда луч заиграл на серебре чаши, в храме стало светло. Этот свет был так ярок, что вошедшие зажмурились. Показав на чашу, Амвросий сказал: “В ней эликсир бессмертия, и его хватит на всех”».
В книге Водолазкина есть врачевания души вместе с телом, есть понятие греха, искупления, молитва. Нет только образа Того, к кому молитва обращена. Нет спасающего Бога, а есть «спасающий» человек, который врачует болезни прикосновением, которого «пуля бандитская» не берет, который без проблем переносит жар, холод и чуму, совершает длинное путешествие в Иерусалим и по дороге даже участвует в «боевых сценах». Зато Святая земля практически полностью выпадает из повествования.
Может быть, именно эта лакуна придает книге Водолазкина необходимый, с его точки зрения, градус литературности? Может быть, это боязнь употребления Его имени всуе? Но роман «Лавр» - этот как раз тот случай, когда о Боге, о смерти, о грехе и покаянии сказано так много, что отсутствие последнего «аминь» - «истинно так» - ничем не оправдано, да просто невозможно именно с литературной точки зрения.
Алексей Балакин
Прочтя «Лавр» Евгения Водолазкина, АЛЕКСЕЙ БАЛАКИН попытался ответить на вопрос, о чем эта книга
О втором романе Евгения Водолазкина писали довольно много, и эти отклики в основных тезисах повторяли друг друга. Коротко суммируя: «Лавр» - это житие святого в жанре романа; автор (специалист по древнерусской литературе) скрупулезно и со знанием дела воссоздает атмосферу Древней Руси на исходе Средневековья; роман написан сложно, в нем имеется несколько языковых пластов, причудливо и прихотливо сплетенных друг с другом, - от древнерусского сказа до новорусского канцелярита. И еще писали о том, что роман умный, светлый, добрый, - и о прочих материях, к области критики не относящихся.
Но ни в одном из откликов нет попытки ответить на вопрос, который я задал сам себе, перевернув последнюю страницу «Лавра»: о чем эта книга?
Очень просто остановиться на том, что это история врача, уроженца Белозерского края, который в юности совершил смертный грех - его невенчанная жена Устина по его вине умерла во время родов, без причастия - и всей своей дальнейшей жизнью пытался этот грех искупить. Четыре части романа расчерчены уверенной рукой человека, знающего толк в средневековой словесности и поднаторевшего в ее чтении и комментировании. В первой герой растет и учится искусству лекаря, во второй отрекается от прошлой жизни, принимает новое имя и становится юродивым, в третьей совершает путешествие из Пскова на Святую землю, в четвертой завершает свой путь - сначала монахом в монастыре, а потом схимником в лесной пещере. Будучи крещен как Арсений, затем в память об умершей он берет имя Устин, постригаясь в монахи, получает имя Амвросий, а после принятия схимы - Лавр.
Казалось бы, перед нами классическая история святого, который настолько прославлен своими подвигами, что канонизация его начинается едва ли не с момента его смерти. Искусные врачи ценились всегда, а врачи такого профессионального уровня, который демонстрирует герой романа, существовали только в легендах. Он не только может облегчать страдания от заболеваний самой разной этиологии, но даже успешно борется с чумой и другими моровыми поветриями. Однако какие помыслы движут героем романа? Не приближение к Богу, а стремление «отмолить» погибшую без покаяния подругу. Большую часть романа его герой живет вне церкви и даже вне религии; Бог для него - что-то вроде старшего собеседника, который так и не смог ответить на его главный вопрос - правильной ли дорогой он идет, а имя Иисуса Христа, кажется, упоминается в книге раз или два. Вообще религиозная жизнь «Лавра» кажется лишь необходимым историческим антуражем. «Ты растворил себя в Боге, - говорит ему один из старцев. - Ты нарушил единство своей жизни, отказался от своего имени и от самой личности. Но и в мозаике жизни твоей есть то, что объединяет все отдельные ее части, - это устремленность к Нему. В Нем они вновь соберутся» (стр. 402). Однако весь текст романа, все размышления героя опровергают эти сентенции. Не Его ищет Арсений-Устин-Амвросий-Лавр и не самого себя в Нем - он ждет знамения, что его гражданская жена прощена и что он наконец сможет обрести покой. Сколько бы он людей ни спас, скольким бы страдальцам ни облегчил участь - совесть его неспокойна, и раз за разом он совершает бегство от самого себя. Повторюсь: не к Нему, а от самого себя - этот вектор прописан в романе неоднократно. Человек получил дар целительства и использовал этот дар по мере сил и возможностей не для прославления Его, а для установления мира в собственной душе. Конечно, после смерти он просто обречен стать местночтимым святым - за многолетнюю историю Руси ими становились самые разнообразные фрики и фриковицы, но общенациональную канонизацию церковные иерархи едва ли одобрили бы.
Хотя «Лавр» откровенно логоцентричен, однако его автор и д.ф.н., в.н.с. Отдела древнерусской литературы ИРЛИ (Пушкинский дом) РАН Е.Г. Водолазкин едва ли полностью тождественны друг другу. Водолазкин-ученый не просто исследует русский XV век и его северные окраины - он в нем живет, становясь надежным проводником Водолазкина-литератора. Для ученого это время и эти места настолько привычны, даже обыденны, что он уверенно проводит по ним, указывая на самое главное и не останавливаясь на мелочах, которые непременно подобрал бы и спрятал себе в котомку турист-дилетант. Поэтому в «Лавре» почти нет ни историзмов, ни этнографизмов, ни фольклоризмов - от перенасыщенности которыми нередко трещат по швам даже лучшие беллетристические сочинения про Древнюю Русь. Вещный мир романа на удивление беден, почти полностью отсутствуют приметы народной культуры - но это кажется сознательной установкой автора на эффект обманутого ожидания. Зато он с любовью выписывает и умело препарирует перед вшиванием в ткань повествования многочисленные фрагменты из сочинений того времени - от травников до сборников нравоучений. А вот описывая вещи, автор «Лавра» как раз не всегда точен: «Он видел, как в другом конце храма утомленный Арсений присел на корточки у столпа. Из то и дело открывавшихся дверей врывался ветер, и над головой мальчика покачивалось паникадило» (стр. 54). Напомню, что паникадило - центральный храмовый светильник, висящий под главным сводом, причем такого веса, что раскачать его может только сильный шторм.
Все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж.
Во многих местах текста есть на первый взгляд странные лексические вкрапления и анахронизмы. Поначалу это в полном смысле слова шокирует, но затем понимаешь, что автор взялся играть в сложные языковые игры для того, чтоб разрушать возможную монотонность повествования, чтобы читатель не дремал и всегда был настороже. Так, старцы-наставники говорят на странном современном офисном сленге, юродивый Фома - балагуря и подпуская матерки, анонимный разбойник - как и полагается безымянному уголовнику. Но все они временами переходят на тот самый, «настоящий древнерусский», который в тексте романа о событиях XV века выглядит едва ли не чужеродно. Впрочем, одну вещь Водолазкин выдерживает твердо: обращаясь друг к другу, все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж.
Рискну утверждать, что главная тема «Лавра», больше всего волновавшая его создателя, - это взаимоотношения человека со временем. Напомню, что действие романа происходит в тот период, когда на Руси ждали конца света, который должен был наступить в 1492 году (к слову, роман был подписан в печать в канун еще одного конца света, ожидавшегося многими). «Выяснение времени конца света многим казалось занятием почтенным, - иронизирует автор, - ибо на Руси любили масштабные задачи» (стр. 242): вот и один из героев, обладающий даром провидения итальянец Амброджо, пускается в путь в далекую страну для выяснения обоснованности даты этого знаменательного события. Но затем он понимает, что конец света - это не дискретный момент, когда «со треском небо развалится, и время на косу падет», а процесс длительный, непрерывный и циклический. «Мне все больше кажется, что времени нет, - признается Амброджо. - Все на свете существует вневременно <...>. Я думаю, время нам дано по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Мы заперты во времени из-за слабости нашей»; и на вопрос Арсения: «Значит, по-твоему, и конец света уже существует?» - он отвечает: «Я этого не исключаю. Существует ведь смерть отдельных людей - разве это не личный конец света? В конце концов, всеобщая история - это лишь часть истории личной» (стр. 279). В справедливости этой позиции Арсению придется убеждаться до конца романа, до самой своей смерти, когда он спасает новорожденного ребенка гонимой сироты Анастасии - своего рода реинкарнации Устины, тем самым отмаливая ее и искупая свой грех.
Роман выстроен сложно, критики правы. Различные сюжетные линии прихотливо, но временами несколько механистично переплетены, наполнены флэшфорвардами (даром что один из героев - провидец!), разного рода культуртрегерскими отступлениями. Герои имеют говорящие имена - от деда главного героя Христофора до упомянутой выше Анастасии, пространство вымерено по карте, а течение времени - по хронометражу. Некоторые эпизоды и реплики отчетливо актуализированы, и не во всех случаях это сделано с тактом и вкусом. Иногда возникает впечатление искусственности текста, но не более, чем во время чтения Павича или Эко. Ряд фрагментов можно было бы посоветовать сократить или вовсе опустить - для усиления динамичности повествования. Впрочем, это не главное. Роман состоялся, удался. Конечно, сейчас невозможно предугадать, будут ли его перечитывать лет через 10-20, но на поле актуальной отечественной словесности он занял свое место, которое, по сути, сам же и открыл, и расчистил, и возделал.
На обложке «Лавра» стоит подзаголовок: «Неисторический роман». Подобный подзаголовок ко многому обязывает. Водолазкин с этими обязательствами справился.
Е. Водолазкин. Лавр: Роман. - М.: Астрель, 2012. 442 с.
Не могу сказать, что сложилось однозначное и конкретное мнение о книге. Склоняюсь больше к общему ощущению, что произведение мне не понравилось. Сразу говорю, что это сугубо моё читательское мнение - не принимайте близко к сердцу. Читать книгу или нет – решать, конечно же вам.
В начале произведения всё шло довольно динамично. На второй же половине стало жутко скучно - читала уже по диагонали. Конечно, на более интересных моментах заостряла свое внимание. Если честно, я бы больше не перечитывала её - видимо, не моё. Хотя, кто знает, может я еще не доросла до этого уровня литературы - время покажет. Но обо всём по порядку.
Я вообще-то очень люблю исторические романы. Но здесь, скажем так, непривычный формат. Да и заявлен жанр, как роман неисторический.
Начну с плюсов. Автор постарался показать средневековую Русь без розовых очков. По моему, у него это получилось - как минимум, с бытовой точки зрения, так это точно. Мрак средневековья, с его грязью, чумой и сходящим с ума главным героем - все вышло довольно живо и реалистично - что исключительно в плюс. Переплетение язычества и всяких бредовых поверий, а также просто сияющая святость по соседству - всё описано потрясающим языком, действительно невозможно оторваться.
Вообще отдельно хочу отметить именно слог в плане описательном: прямо слышишь хруст снега, вой ветра, шелест листвы, а мех на шубах так и хочется потрогать.
Не знаю, хотел ли этого сам Водолазкин, но ему удалось очень точно показать нашу современную проблему постоянного поиска старцев. Конечно, изобразил он это через мироощущение наших земляков 15-16 века. В лохмотьях, с бородой, ведет себя странно - значит святой. А человек реально просто в лохмотьях и ему негде жить и нечего есть. Когда читала о приходе главного героя к стенам монастыря и о том, как его встретили насельницы – так и хотелось воскликнуть: "Ну, сестры, вы даете! Монахини ведь, должны вроде быть пообразованней и поумнее простого люда". Но потом вспомнила, что здесь 15-16 век - и успокоилась. Люди были действительно другие, но наше восприятие необычных людей, на мой взгляд, не сильно поменялось.
Также хотелось отметить, что лично мне даже более были интересны те герои книги, с которыми главный персонаж встречался и общался. Именно они передают колорит того времени. Было искренне жаль, что многие из них как-то рано покидали страницы повествования – не хватало их мудрости, шуток и просто присутствия. Сам же основной герой больше, как нить, на которой держатся действительно интересные личности. Хотя, честно признаюсь, эта «нить» изрядно наскучила.
Немного дегтя. Так называемая, авторская орфография, мне порой, мешала. Не сильно, конечно (дело привычки), но все же. Не поняла, в чем великая идея отсутствия вопросительного знака после явно вопросительного предложения - ну да ладно. А вот сочетание русского и славянского действительно здорово передало атмосферу общения.
Искреннее возмущение вызвал плагиат с житийной литературы. Здесь вы найдете отсылки (неявные, конечно) и к житию Ксении Петербургской и многих других известных святых. Сначала думалось, что наверно совпадение. Но после нескольких сюжетов стало понятно, автор "оторвался" по полной программе: решил набрать фрагментов из житий всех святых, которых он знает – наверно в надежде, что их не знает его читатель.
И наконец, мой искренне дружеский совет книголюбам. Читайте эту книгу ПРОСТО как роман. Это НЕ житие, а только художественное произведение, которое вообще не претендует ни на какое нравоучение. Эдакое приключение средневековых русичей, каким оно, в общем-то, и должно быть описано: соседство дремучести и любознательности, вшей с грязью - и княжеских палат, полной безнравственности и святости, суеверий и трезвости ума. Плюс ко всему смешение славянского и русского языков, связь времен, отборная ругань и тонкости духовной жизни с цитатами святых отцов. А травник - так вообще взрыв мозга, моего, по крайней мере. Одним словом, не соскучитесь. Иногда, честно, хотелось спросить, что же курил автор. Но с другой стороны, понятно, что это его стиль.
Оценил книгу
Господин Водолазкин, вы реабилитированы в моих глазах после унылой книжечки "Инструмент языка". Художка получилась отменная.
Я вообще так поняла, что это наш славянский Умберто Эко. Причём, мне кажется, даже сознательно: все эти итальянцы, бесконечные перечисления, стилизация под старину (впрочем, именно что стилизация, древнерусской тяжеловесности нет), чисто баудолиновская поездка, монахи, чудеса, бестиарии, снова списки, церковь-церковь, выверенное пространство, каноничность древнерусской формы (житие же, пусть и осовремененное), при всём этом - вполне современный сюжет со всеми принадлежностями современного романа. Не сразу это понимаешь, потому что эковское средневековье всё-таки выглядит совершенно иначе, нежели древнерусская довольно скудная и аскетичная традиция, да и пишет Эко погуще (это не в укор Водолазкину, который пишет от обратного не "пожиже", а "попрозрачнее"). Глубину проработки именно исторического пласта и работу с языком оценить по достоинству не могу, так как сама в этом ничего не понимаю, но для вот такого среднестатистического обывателя, вроде меня, для которого "ибо", "паки" и "помилуй мя" - уже стилизация, - всё выглядит очень круто. Особенно меня почему-то умилили травушки-муравушки, с которыми возится главный герой. Название, прозвание, как выглядит, где растёт, от чего помогает - и всё это не смотрится в контексте чужеродно, а очень даже мило, заговаривает зубы речитативом, как бабка-знахарка.
При всём этом акценты у Водолазкина совершенно на других моментах, чем у Эко. Хотя это, возможно, обуславливается культурой, которую он описывает. Западная средневековая церковь и все вокруг, все эти путешествия и странности - это чудеса с холодной головой и размеренно тикающим сердцем. Католики сражаются друг с другом и с другими верами разумом, расчетом. Погружение Водолазкина же под стать тёплой, золотой атмосфере православия (не путать с РПЦ, как институтом), где все друг другу братушки и сеструшки (хоть и могут камнями закидать, но это всё бесы, бесы), где дух превыше плоти, где с мёртвыми говоришь, всюду юродивые, а целью путешествия никак не может быть поиск знания, знание придёт само, пока ты ищешь что-то такое невыразимое словами, какой-то ответ на вопрос, который невозможно сформулировать в обычных наших понятиях. Я и сейчас затрудняюсь описать всю ситуацию именно словесно, всё порываюсь для атмосферы тупо накидать тегов: юродивые, отшельник, знахарь, дух, целебный, травушка, схимник, чудеса, воздастся. Не уверена, что они всё равно хоть что-то передают, потому что от современных романов Водолазкин разумно взял динамичность и стройность повествования, так что читать житие (таки житие!) легче лёгкого, даже несмотря на обилие декоративных речевых элементов и откровенно хардкорных натуралистических сцен (зато какие галлюцинации и видения, ах!)
Не понравились некоторые моменты, откровенно резавшие глаз. Рассказчик вроде как вписан в эпоху, такой нейтрально отстранённый, но вдруг прорывается какая-то сентенция про современность (пластиковые бутылки в отвлечённом рассуждении) и магия путешествия во времени рушится. Кое-что в тексте логично, например, видения Амвросия, который предвидел будущее (хитрец Водолазкин, легко вот так предсказывать будущее задним числом), но всё равно смотрится как-то инородно даже в режиме "видений". Сразу другие слова, другие понятия, самолёты, автомобили, верните мне бересту и калачников.
Чтение, услаждающее и разум, и чувства, и душу, и эстетические вкусы. Разнообразное по характеру элементов: от глюков и видений до жёсткого натурализма, но единое по своей структуре. Очень тонкая работа вышла у Водолазкина, отлично.
Оценил книгу
Я плакал в троллейбусе.
Я плакал, когда пылесосил.
Когда жарил свинину в винном соусе и гулял на Чистопрудном бульваре.
Плакал в подушку.
Кажется, «я выплакал слишком много слез» для своего возраста и пола. Раньше мне было неловко плакать, но потом мне как-то открылось, что пушкинская строчка «над вымыслом слезами обольюсь» касается литературы, и стало легко. Слезы, пролитые над книжкой, не сентиментальность, а намек на то, что есть душа, решил я. И хоть не все ученые согласны с этой гипотезой, я перестал стыдиться. Просто разложил в задние карманы всех своих штанов по носовому платку.
В троллейбусе и на Чистопрудном бульваре я плакал, слушая роман Евгения Водолазкина «Лавр». И тут совершенно невозможно остаться с сухими глазами, потому что роман о милосердии. О сострадании и любви к человеку. По сути, «Лавр» – агиографическая литература. Житие. А еще точнее, это история жизни русского средневекового врача, целителя, четыре основные этапа которой рассказаны в виде разных по жанру житий.
Перед нами: святой,
юродивый,
странник,
пустынник.
«Отцы пустынники и жены непорочны!»
Действие происходит в районе 7000 года от сотворения мира, конец XV века от рождества Христова. Все ждут конца света, который так и не наступает. Но автор хочет нам сказать, что события романа разворачиваются вне времени, ведь только тела заперты в конкретной эпохе, а любовь, Бог и наша бессмертная душа существуют в вечности. Герои «Лавра» имеют возможность видеть прошлое и будущее, слышать друг друга на расстоянии. И эта идея вневременности, метафора голоса на расстоянии, мне кажется самой интересной. И вот в каком ключе.
Ведь перед нами не производственный роман о средневековых врачах. Это роман о русской святости. Источником вдохновения автору послужили совершенно конкретные русские жития. И заслуга Водолазкина, доктора наук, специалиста по древнерусской литературе, в том, что он напоминает нам, какая она, эта необычная русская святость.
Как свидетель чудес,
приносит нам забытые рассказы
и диковинные древности.
В самом деле, знаем ли мы древнерусскую литературу? Боюсь, далеко не все могут вспомнить «Му-му» Тургенева. А литература Древней Руси – воспринимается чем-то соседствующем с наскальной живописью. Но дело в том, что, несмотря на разрывы и революции, в русском историческом сознании наблюдается преемственность, и принципиальные черты политического идеала, яркие исторические переживания далекой древности и большие идеи, возникшие столетия назад, – никуда не делись. Они продолжают жить в нас. И подобная информация, запечатленная в национальном сознании, имеет особенность воспроизводиться на каждом новом историческом этапе.
Эту идею высказывал философ Г.П. Федотов. Он говорил, что такую преемственность невозможно выразить единой идеологической формулой. Пока народ жив, всякие определения остаются неполными и неточными. Но ни одна из существующих черт народа не исчезает. Некоторые из них могут терять в истории доминирующее значение, но это не значит, что они не оказывают влияния на будущее.
То есть, читая древнерусскую литературу, всматриваясь в поведение житийных героев, изучая характер русской святости, мы можем лучше понять себя. Услышать этот голос на расстоянии. И, может быть, я извел столько носовых платков потому, что чувствовал родство. Чувствовал себя не просто изолированным индивидом, идущем по весенней Москве 2014 года с наушниками в ушах, а частью большого рода, воплощенным этапом исторического движения моего народа. Сотню лет назад здесь шел Борис (и также зацветала сирень), через сотню лет пройдет Борис. А я – тот Борис, который идет здесь сейчас. Сознание рода дает точку опоры в жизни. Я вспоминал Флоренского, который говорил, что род стремится к выражению своей идеи в истории, а перед отдельным человеком стоит задача сохранения культурных и общественных ценностей. Тот далекий Борис нес ответственность передо мной за «достояние рода», а мне нужно нести ответственность перед Борисом из будущего. А я даже «Войну и мир» не дочитал.
Роман Водолазкина не лишен недостатков: излишних физиологических подробностей, непрописанных персонажей. В нем фальшивая концовка. Но все это можно простить за тот диалог с предками, который Водолазкин нам организовал. За возможность почувствовать связь со своим народом и историей. За ощущение опоры в этой холодной Москве. И в этой жаркой Москве.
Оценил книгу
Пожалуй, «Лавр» - самая достойная книга из всего, что написано российскими авторами и издано в последнее время. За современную русскую литературу каждый раз страшно приниматься, от неё не ждёшь ничего хорошего, а за вычетом Улицкой и Рубиной нет практически ничего, что можно было бы читать без филологической и психологической поддержки. Кто пишет хорошим русским языком, не уступая Довлатову или Набокову? Кто пишет интересные истории, которые можно пересказать? Кто достаточно умён, чтобы не умничать? Кто пишет о героях, которых можно ставить в пример? Вокруг одни только спивающиеся географы да мнимые крестьяне с бездельниками-тинейджерами. И вот в момент, когда от современной русской литературы уже и не ждёшь ничего хорошего, появляется «Лавр» Евгения Водолазкина. Эту книгу не стыдно посоветовать старшим, настолько она хороша. Пока Водолазкин рассказывает эту историю одного человека от рождения до самой смерти, читатель видит то деревенского знахаря, то семьянина, то монаха-отшельника, то Афанасия Никитина, ходившего за три моря, а в конце Лавр так и вовсе походит на земного отца Иисуса Христа. С каждым новым поворотом судьбы главный герой обретает новое имя, его характер развивается – вот он ещё мальчишка, собирающий травы, а вот принял обет молчания. В какой-то момент средневековая Русь даже обернётся «Именем розы» Умберто Эко, проскользнёт тень монашка Адсона. Иногда автор шутит, это прекрасно. Многие говорят, что вся книга напоминает житие святого, что не совсем верно. Жития святых обычно исключительно лаконичны: принял постриг, совершал богоугодное, преставился. Здесь же – путь человека, с ошибками и невзгодами. История врача. Читая «Лавра», можно случайно узнать всё про загадочную русскую душу и закрыть книгу с лёгким сердцем и светлой головой.
«В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. Разве что: живи, друже, поближе к кладбищу, ты такой дылда, что нести тебя будет тяжело».
Когда я пришла в ЖЖ, то некоторые люди интересовались литературой, писали рецензии.
Сейчас их нет. Рецензии на фильмы на Главной попадаются, а на книги нет.
Писать их невыгодно: занимают много времени, а трафика не дают.
Но я все равно пишу рецензии.
Вот, прочла роман «Лавр». Он получил премии конкурса «Большая книга» в 2013 году. Тогда я его не стала покупать, а теперь вот захотелось.
Очень любопытная книга. Если сравнивать книги с едой, то «Лавр» был бы похож на блюдо из кухни «фьюжн» - много чего разного намешано.
Здесь есть адаптированные отрывки их житий разных святых; сведения о лечебных травах и других средствах при лечении разных хворей; исторические анекдоты из жизни древних греков и Александра Македонского; средневековые представления о географии и этнографии типа людей с двумя телами и пр.
Все это нужно для создания атмосферы средневековой Руси – действие происходит с 1440 по 1493-95 год в Белозерском княжестве и в Пскове. Большое значение в жизни главного героя сыграл Кирилло-Белозерский монастырь.
Главного героя крестили Арсением. Воспитывал его дед со стороны отца, которого звали Христофором. Когда родился внук, Христофору было 70 лет. Он был травником, знахарем, лечил людей. Жил он в доме около кладбища, поэтому мор, от которого каждые пять лет вымирала половина деревни, его щадил. Родители Арсения тоже умерли от мора (бубонной чумы).
Мальчик с детства был особенным: людям нравилось, когда он находился рядом, было приятно, когда он брал их за руку. Христофор учил ребенка читать по книге о Александра Македонском – «Александрии» (его единственная книга на пергаменте), учил собирать травы. А сам он постоянно записывал рецепты и разные другие сведения на бересту, которую собирал и вываривал. Впоследствии эти записи очень пригодились Арсению.
В лесу к Арсению приблудился волк. Он стал жить в доме Христофора и однажды ценой своей жизни спас их от разбойника.
Когда Арсению исполнилось 15 лет, дед умер, успев предварительно сделать для себя гроб, отдать распоряжения, попрощаться.
Арсений остался один – без волка, без деда. Он очень скучал. Но к нему стали приходить больные, и постепенно он заменил Христофора.
Когда ему было 16 лет, он приютил у себя молоденькую девушку Устинью. Скорее всего, ей было меньше лет, чем ему. Она пришла из деревни, пораженной мором. Никто не хотел пускать ее в дом.
Эта девушка заняла место Христофора в сердце Арсения и даже больше – он любил ее всей душой, а она любила его.
Арсений так дорожил Устиньей, что не хотел ее ни с кем делить – он прятал ее ото всех, не водил в церковь и сам туда перестал ходить: ведь ему пришлось бы рассказывать о ней на исповеди.
Люди догадывались, что у врача живет женщина, но не лезли не в свое дело.
Устинья забеременела. Беременность протекала очень тяжело. Арсений старался облегчить симптомы, как мог. Он был уверен, что все обойдется. Обещал девушке, что когда родится их сын (определил пол), то они поженятся.
Перед родами Устинья стала просить, чтобы ей пригласили повивальную бабку. Но Арсений не видел в этом надобности. Между тем сердце ребенка перестало биться. Роды были очень тяжелыми. Арсений вынужден предпринять ручное извлечение мертвого плода и, видимо, повредил матку. Устинья истекла кровью.
Когда Устинья умерла без причастия и исповеди, Арсений слегка повредился в уме. Он несколько дней разговаривал с покойницей, пока не пришли люди и не похоронили женщину и ребенка.
Смерть Устиньи и ребенка Арсений считал своим грехом. Он мог бы умереть сам, но тогда некому было бы отмаливать грех Устиньи – то, что она жила с ним невенчанной и умерла без причастия. Арсений решил, что будет молиться об Устиньи и некрещеном ребенке, просить, чтобы их допустили в Царство Божье, что он будет совершать добрые дела именем Устиньи и тем заслужит ей прощение.
Арсений покинул свой дом и ушел странствовать. С собой он взял только мешок с грамотами Христофора и некоторые травы.
Целью его были моровые деревни. Он приходил к больным людям, облегчал их страдания и организовывал взаимопомощь. Кому-то он помогал выздороветь, кому-то умереть без мучений – он сразу знал, кому жить, а кому умереть.
Сам же он не заражался.
Так он дошел до Белозерска, где вылечил жену и дочь князя. За это князь подарил ему соболью шубу, выделил дом, но при этом запретил покидать Белозерск.
Арсений жил в городе, к нему шел нескончаемый поток больных. Однажды он вылечил одну женщину, а потом ее сына. Женщина ему очень понравилась, а ее сын хотел, чтобы они поселились вместе.
Когда Арсений понял, что может изменить Устинье, с которой он постоянно вел внутренний разговор, он испугался и бежал из города.
По дороге его несколько раз грабили. У него отняли шубу, его избили, сняли всю одежду, а взамен подложили мерзкие вонючие отрепья, кишащие вшами. Арсению было противно одевать чужие лохмотья, которые, к тому же, принадлежали разбойникам. Но потом он понял, что это – испытание. Он решил, что должен отрешиться от своего тела. Арсений надел чужие штаны и рубаху и пошел в ближнюю деревню. На ночь он просился в разные избы, но его отовсюду гнали. В конце концов он заснул в в коровнике – корова его приняла.
Так Арсений стал юродивым. Он перестал разговаривать, а если очень приставали, то говорил только одно – его зовут Устин.
Арсений-Устин дошел до Пскова. В Пскове уже жили двое юродивых – Фрол и Карп. Фрол был круче Карпа и гонял его. Один раз Карп сбежал от него по волнам Псковского озера, а Фрол догнал его по волнам озера и дал оплеуху.
Фрол занимался тем, что кидался камнями в стены домов – так он разгонял окопавшихся там бесам. Иногда удивлялись, почему он кидает камни в дома хороших людей, а в дома явных грешников не бросает. А дело было в том, что у грешников бесы жили внутри дома, куда Фролу ходу не было, а у праведных людей бесы жили около дома, а в дом зайти не могли.
Фрол также обладал даром видеть будущее, но особо этим не увлекался. Вдруг ни с того ни с сего скажет, что здесь будет Комсомольская площадь, и все. Он сразу узнал все про Арсения, хотя тот молчал. Фрол разрешил ему юродствовать в Пскове.
А юродивый Карп испытывал терпение людей разными безобразиями. Так он каждый день воровал калач у булочника, который продавал свой товар вразнос. Все знали, что наступит утро, булочник выйдет на улицу со своими калачами, а Карп к нему подкрадется и утащит один калач. Булочник ждал этого и добродушно улыбался. А калач у Карпа отбирали мальчишки, Карп дрался за него, калач часто попадал в грязь… Наблюдение за этим процессом было каждодневным развлечением. Но однажды булочник достал нож и много раз ударил им Карпа, приговаривая: «Как же я давно хотел этого!». Когда его вели в тюрьму, он плакал, говоря, что ему было жалко его бедных булочек, которые он с такой любовью выпекал, а Карп валял их в грязи.
Арсений поселился на кладбище. Рядом был Ивановский женский монастырь.
Это – собор Иоанна Предтечи в Пскове. Он входил в комплекс Ивановского монастыря. Около этих стен жил Арсений.
Монахини предлагали ему приют, но он отказывался. Иногда ему подавали хлеб. Всю еду Арсений потом клал на землю и ждал, пока ее поглотит трава, а ел он только то, что осталось после травы. Все же Арсений продолжал лечить людей, если видел, что может помочь. Его заметили богатые люди, стали подавать деньги. Деньги он раздавал нищим. Но раз посадник Гавриил дал ему приличную сумму, и он отнес ее в дом богатого купца. Почему? Все действия Арсения разъяснял Фрол: купец тот разорился, и семья его умирала с голода, но он делал вид, что у него все в порядке.
Один раз Арсений потушил пожар в другом городе, вылив вино, которое предложи ему посадник Гавриил, на юго-запад. Зимой он провожал пьяных до дома, чтобы они не замерзли. Люди часто не хотели домой, ругались, дрались. Это была лютая зима - птицы замерзали на лету. А Арсения монахини буквально заставили поселиться в келье их монастыря, а иначе он бы замерз.
Один пьяный долго не мог найти свой дом, все время ругался. Когда дом нашли, то он вошел в него, захлопнув дверь перед лицом Арсения, а было темно и очень холодно. Арсений не мог найти дорогу домой. Он постучал в дверь пьяницы. Тот открыл и сильно стукнул Арсения. Арсений приготовился замерзнуть, но он не испугался, а, напротив, был доволен тем, что скоро присоединится к Устинье и сыну.
Когда я дочитала до этого места, то даже разозлилась. Почему Арсений позволяет так себя унижать? Почему он такой смиренный? Зачем он мучает свое тело и свой ум? Почему не живет так, как ему положено: не лечит людей, получая за это какой-то достаток, благодарность? Сколько можно каяться в том, чего он не может изменить? Ведь он ничего не ставил себе в заслугу, а наоборот, только грыз себя поедом, если кто-то из больных умирал: считал, что это его собственные грехи не позволили побороть болезнь.
Но тут я поняла, что просто не могу посмотреть на ситуацию с точки зрения человека верующего. Ведь писатель излагает разные истории из жизни юродивых, например, Ксении Петербургской (это она назвалась именем убитого на войне мужа и говорила, что она умерла, а он живет) или Андрея Юродивого из Константинополя (умер в 936 году; это он кидался камнями в бесов).
Юродивых не считали несчастными, а считали святыми. Это был христианский идеал человека – ведь юродивый отверг все удовольствия мира, был близок к богу и помогал другим бороться с бесами и утвердиться в вере.
С этой точки зрения смешно говорить о унижениях и обидах от людей – они воспринимаются, как должное. Люди, наносящие удары, телесные недуги – это божьи орудия, помогающие скорее достичь святости.
Зато Арсений обрел способность знать, чем болен тот или иной человек, мог понять, когда тот умрет, мог вылечить его, если это возможно. Он и не думал, что лечит сам: это через него на больного изливалась божественная сила, и чем Арсений больше страдал телесно и душевно, тем лучше он мог лечить.
В тот раз Арсений не замерз: к нему пришел ангел и согрел его.