Революция, глухота, незаконная любовь, отшельничество: в каких обстоятельствах Гойя создал необычный цикл картин на стенах собственного дома
Передвижная фотостудия Жана Лорана. 1872 год Фотограф Лоран сделал первые снимки фресок Дома глухого. Archivo Ruiz Vernacci
В мае 1814 года Фердинанд VII, несколько лет находившийся в изгнании, триум-фально вернулся в Испанию. Он отменил Конституцию 1812 года, распу-стил кортесы и восстановил власть испанских Бурбонов. Многие либерально настроенные депутаты и интеллектуалы были арестованы, многие повешены или расстреляны.
Гойя был дружен со многими «просвещенными» либералами. Хотя выдвигав-шиеся изначально подозрения в сотрудничестве Гойи с французами и прави-тельством короля Хосе I были сняты, его ненавидел Фердинанд VII, и положе-ние художника оставалось уязвимым. Гойе пришлось спрятать в Академии Сан-Фернандо многие свои картины, а самому удалиться подальше от двора.
В феврале 1819 года 72-летний художник купил за 60 тысяч реалов сельский дом и 22 акра земли в пригороде Мадрида, за мостом, ведущим в Сеговию, со стороны луга Сан-Исидро (сегодня это почти центр города), и жил отшель-ником, никого не принимая. По странному совпадению в соседнем доме жил человек, который, так же как и Гойя, был лишен слуха Гойя потерял слух после тяжелой болезни, которую перенес в 1792-1793 годах. Предположительно, это было отравление свинцом (сатурнизм), но некоторые исследователи склоняются к версии тяжелого инсульта. , поэтому местные жители называли его жилище «quinta del sordo» — «дом глухого». После смерти Гойи так стали называть и его дом, который, к сожалению, не сохранился. Сего-дня на его месте находится станция метро, которая носит имя худож-ни-ка — «Гойя».
Художник поселился там со своей «экономкой», а фактически подругой и спут-ницей жизни последних лет, Леокадией Соррильей Вейс. Они познакомились летом 1805 года на свадьбе сына Гойи и, по-видимому, сразу стали любовни-ка-ми. Их связь не прекратилась даже после того, как в 1807 году Леокадия вы-шла замуж за некоего коммерсанта немецкого происхождения, урожденного мадридца. В 1812 году муж обвинил Леокадию в неверности, они развелись, а в 1814 году у нее родилась дочь Росарио. Девочка получила фамилию Вейс, хотя многие полагают, что она была дочерью Гойи: во всяком случае, Гойя до конца своих дней относился к ней как к дочери, много занимался с ней живописью и рисунком (Росарио стала художницей, после смерти Гойи она даже была приближена ко двору и давала уроки рисунка королеве Изабелле II).
Гойя жил в Доме глухого отшельником, никого не принимал, так как боялся обвинений со стороны инквизиции не только в либеральных воззрениях, но и в аморальном поведении. Как выяснилось 50 лет спустя, там он расписы-вал стены своего дома: сначала написал несколько обширных пейзажей, а за-тем, предположительно, весной или летом 1823 года поверх старых фресок отштукатурил стены и написал на них маслом 14 или 15 картин, которые позд-нее стали называть «черной живописью» (pinturas negras) за их мрачный коло-рит и сюжеты, напоминающие ночные кошмары. Эти произведения не имели аналогов в тогдашней живописи. Некоторые из них были написаны на религи-оз-ные, другие на мифологические сюжеты, как, например, «Сатурн, пожираю-щий своего сына». Однако в массе своей это трагические порождения фантазии художника.
Франсиско Гойя. Шабаш ведьм. 1819–1823 © Museo del Prado
Франсиско Гойя. Фестиваль в Сан-Исидро. 1819–1823 © Museo del Prado
Франсиско Гойя. Асмодей, или Фантастическое видение. 1819–1823 © Museo del Prado
Франсиско Гойя. Два старика едят суп. 1819–1823 © Museo del Prado
Франсиско Гойя. Поединок на дубинах. 1819–1823 © Museo del Prado
Франсиско Гойя. Паломничество к источнику Сан-Исидро. 1819–1823 © Museo del Prado
Франсиско Гойя. Атропа. 1819–1823 © Museo del Prado
В январе 1820 года генерал Риего поднял в Кадисе вооруженное восстание, став-шее началом революции. В 1822 году Фердинанд VII признал Кадисскую конституцию. Испания вновь стала конституционной монархией, но ненадол-го: уже 23 мая 1823 года король вернулся в Мадрид вместе с французской ар-мией. Революция была подавлена, в Испании началась реакция; в ноябре генерал Риего был казнен.
Гойя сочувствовал военным, объединившимся вокруг Риего, и даже сделал ми-ниатюрный портрет его жены. Сын Гойи Хавьер в 1823 году был членом рево-люционной милиции. 19 марта 1823 года умер кардинал Луис Бурбон, младший брат короля Карла III, покровительствовавший Гойе; семья другого его покро-ви-теля и свата, коммерсанта Мартина Мигеля де Гойкоэчеа (сын Гойи Хавьер был женат на дочери Гойкоэчеа Гумерсинде), была скомпрометирована. Гойя был напуган. Леокадия уговаривала его эмигрировать, но бегство грозило кон-фискацией имущества.
Франсиско де Гойя — гениальный испанский живописец Нового времени, мастер жанров портрета и критического реализма, в завершающий этап своего творческого пути создавший целую коллекцию мистических, пугающих картин под названием «Черные Картины».
После окончания обучения в школе близ Сарагосы, 17-летний Франсиско отправляется в Мадрид для того, чтобы поступить в Академию изящных искусств. Следует отметить, что, будучи ребёнком, Франсиско не делал особых успехов в освоении школьной программы и учёба давалась ему с трудом, однако сельский учитель рисования сразу же заметил необычайные способности юного Франсиско. Воодушевлённый признанием, молодой художник мечтал о столичной Академии, однако, поступить ему туда не удалось дважды.
Зато Гойа стал одним из учеников известного мастера Франсиско Байеу. Тёзка Гойи писал картины в популярном в те года жанре «неоклассицизм», для которого характерен интерес к классическим античным произведениям живописи и архитектуры. Кстати говоря, сестра Байеу, Хосефа, стала впоследствии супругой Франсиско Гойи. В 1779 году мастер написал знаменитый портрет своей жены Хосефы.
Портреты раннего периода творчества мастера фотографически точны, поражает его внимание к деталям. Цвета в картинах Гойи этого периода очень мягкие и естественные — обратите внимание, насколько реалистичным выглядит нежный румянец на лице Хосефы.
В 1774 году Гойа создаёт целую серию работ с зарисовками эпизодов жизни простых людей. Основными героями этих картин стали «махи» — красивые и легкомысленные из народа, и «махо» — молодые люди-кавалеры. Стоит отметить, что заказ на эту серию работ Франсиско получил от самого короля Карла III. Это объяснимо не только всё возрастающей известностью молодого художника, но и карьерным ростом его учителя, Франсиско Байеу. Кстати, махи часто появлялись на картинах Гойи, например, полотно «Махи на балконе» было написано в 1805-1812 годах.
Когда уже сам Гойя стал придворным живописцем короля Карла IV, к его имени прибавилось аристократичная приставка «де». В 1800 году Франсиско создал групповой портрет королевского семейства, который называется «Семья короля Карла IV».
Несмотря на высочайшую технику собственно рисования, портрет королевской семьи выглядел весьма нелестно — один из современников Гойи, художественный критик, назвал людей, изображенных на полотне «семейством булочника, выигравшего в лотерею». Обратите внимание на композицию — в центре картины расположена супруга монарха, Мария-Луиса, а сам Карл находиться сбоку. Это вовсе не случайность, ведь Карл был инфантильным слабовольным человеком и находился под каблуком у хитрой и расчётливой жены, которая вскоре стала фактически главой страны.
«Капричос»
Любители реализма могут долго смаковать великолепные портреты , созданные Франсиско, однако этот художник был весьма многогранным, и его творческому гению стало тесно в рамках этого жанра. Ещё до написания группового портрета королевской семьи, в 1797 — 1799 годах, Гойя создаёт серию офортов под названием «Капричос» («Капризы»), которая посвящена высмеиванию и выставлению на показ людских пороков и несправедливостей феодально-клерикального общества.
На центральном офорте серии, который называется «Сон разума порождает чудовищ» мы можем видеть заснувшего человека, за спиной которого просыпаются и активизируются различные звери, чудища, причём некоторые из них обозначены только зловещими тенями.
Название этой работы стало крылатой фразой — действительно, если человек не внемлет голосу разума, его мысли и фантазии превратятся в отвратительных чудовищ, порождённых порочными и низменными инстинктами. Этот офорт можно истолковать и символично — провалившийся в сон человек обозначает разум, который перестал что-либо контролировать и уснул, дав свободу этим жутким зверям.
На офортах в гротескно-сюрреалистическом виде представлены грехи и пороки, свойственные людям. Например, здесь мы можем видеть женщину, которая не может смотреть на повешенного человека, но может доставать у него изо рта монетку, которую вкладывали в рот покойникам по старинному обычаю.
Следует отметить, что расположение фигур на каждом офорте неслучайно: многие из уродливых существ являются карикатурами на публичных людей и знатных особ мадридского королевского двора, а в участниках шабашей и пиршествах нечистой силы проглядываются черты короля, королевы и главных начальников инквизиции.
На этом офорте мы видим чудовищ, которые подстригают ногти на когтистых лапах. Сам прокомментировал свою работу так: «Иметь длинные ногти — настолько предосудительно, что это запрещается даже нечистой силе». Вероятно, мастер имел в виду необходимость «подстригания ногтей» (видимо, символ лицемерия), которая возникала у даже самых кровожадных палачей из инквизиции, потерявшим человеческий облик из-за большого количества совершённых злодеяний.
Бессмертные работы, являющиеся классикой сатиры могли бы никогда не быть опубликованы, ведь ни один орган цензуры не мог пропустить такую острую насмешку над сильными мира. «Капричос» спасло личное вмешательство короля Карла IV (поговаривали, что недалёкий монарх обрадовался, узнав себя на некоторых офортах).
Как говорят художественные критики, главным героем каждой работы мастера в серии «Капричос» является совесть, бесстрастно оценивающая царящие в обществе взгляды и настроение, и именно с её стороны все людские беззакония кажутся столь безобразными.
«Дом Глухого»
Когда мастеру было 46, он внезапно заболел. Болезнь протекала тяжело, основными симптомами были паралич, глухота и временные ухудшения зрения. Кстати говоря, даже сейчас учёные не могут придти к окончательному выводу относительно того, каким именно недугом страдал художник. Франсиско оправился от болезни, но в 1820 году, когда ему было уже за 70, наступит рецидив. Пожилой и страдающий от заболевания художник удалился от королевского двора (а на тот момент он являлся придворным художником Фердинанда VII) и поселился в небольшом загородном домике в окрестностях Мадрида. Именно этот домик и станет впоследствии известным на весь мир «Домом Глухого». Франсиско де Гойя снова начал работать и создавать шедевры, которые впоследствии будут называться «Черные Картины».
Речь идёт о мрачных, сюрреалистических фресках, которыми Франсиско покрыл стены дома. Они похожи на ночные кошмары и тревожные мимолётные видения, созданные больным воображением.
Цветовая гамма большинства работ очень тёмная и мрачная, преобладающие цвета — чёрный, серый и различные оттенки коричневого. Изредка встречаются вкрапления красного и белого, однако они лишь усиливают мрачную обстановку и создают тяжелую, угнетающую атмосферу. Как, например, в самой известной работе серии — «Сатурн, пожирающий своего сына».
Сатурн — верховный бог древнеримского пантеона — здесь изображен безумным, непропорциональным чудовищем, похожим на хищную птицу. В работе можно увидеть воплощение иррационализма и бессмысленной ненависти, которые были так противны художнику.
«Дом Глухого»
В 1819 г. Франсиско Гойя, к тому времени почти полностью потерявший слух, подыскивал себе дом в пригороде Мадрида. Как нельзя лучше подошел ему известный «Дом Глухого» – раньше в нем жил Антонио Монтаньес, который тоже ничего не слышал. Перебравшись в новый дом, Гойя оказался в полном одиночестве. Леокадия Вейсс, если и находилась при нем, не могла служить ему достойным обществом.
Стены комнат художник расписал маслом, всего 14 работ, изначально масляных фресок, впоследствии переведенных на холсты. Это наводящие трепет сюжеты, близкие к тем, что появлялись на его офортах того времени. Живописные произведения, созданные в 1820–1823 гг., получили название «Чёрных картин». Параллельно он создал серию офортов Los disparates – «Диспаратес» («Причуды» или «Глупости») – 22 листа были изданы в 1863 г. в Мадриде под названием Los Proverbios («Притчи», «Пословицы»).
Призраки, населявшие душу Гойи, вырвались на свободу.
Едва ли не самая известная и самая страшная картина «чёрной» серии – «Сатурн, пожирающий своих детей». Здесь Гойя использует миф об отце Юпитера (Зевса) Сатурне (Кроносе) как аллегорию событий, происходивших в мире. Недаром античный титан выглядит у Гойи обезумевшим маньяком-людоедом. «Двое стариков, поедающих суп», кажутся не менее страшными: это два скелета, обтянутые кожей и прикрытые тряпьем. «Шабаш ведьм. Великий козел» – изображение сатанинской черной мессы накануне Пасхи и Рождества. «Атропос» («Судьба») – полет трех древнеэллинских богинь судьбы Мойр, собирающихся прервать чью-то жизнь. «Два старика» («Старик и монах») – контраст между достойной и безобразной старостью. «Поединок на дубинах» – возможно, изображение поединка библейских Каина и Авеля. «Читающие мужчины» – казалось бы, ничего особенного, если бы не выражение тупости на лицах. «Юдифь и Олоферн» – никакого благородства в лице библейской героини Юдифи, только жажда крови ради крови. «Фестиваль в Сан-Исидоро» – радость изображенных здесь уродцев, кажется, оскверняет землю. «Смеющиеся женщины» – все та же пугающая, непроходимая тупость. «Паломничество к источнику Сан-Исидоро» – какая жуткая противоположность давней картине «Луг у Сан-Исидоро»! «Собака» – жуткое одиночество маленького существа в страшном, лишенном тепла и покоя мире. «Донья Леокадия Соррилья» – дама на полотне отчасти напоминает покойную герцогиню Альба. «Фантастические видения» («Асмодей») – полет демона над горами.
«Отец, работая для себя, писал все, что ему заблагорассудится, и при этом использовал не кисть, а нож, однако же на определенном расстоянии живопись эта производила удивительное впечатление», – писал сын художника. И в этой технике (офорт, гравюра) Гойя также опередил свое время – на несколько десятков лет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Ряд знаковых произведений знаменитого испанца.
Гойя
Франсиско де Гойя - знаменитый испанский художник и гравер. Свою первоначальную известность он приобрел как создатель прекрасных гобеленов, но подлинная слава к нему пришла уже как к придворному художнику испанской короны. Уникальность произведениям Гойи придают творческий подход и смелое использование красок. Стиль мастера вдохновил многих подражателей и оказал серьезное влияние на мир искусства.
Зонтик (1777)
Это произведение входит в серию из 63 работ, которую художник создавал в начале своей карьеры. Считается, что работа над этим циклом помогла мастеру изучить способы взаимодействия людей, что впоследствии оказалось важным при создании более поздних шедевров. «Зонтик» сочетает в себе мотивы французской и испанской моды.
Собака (1823)
В группу известных «Черных картин», созданных Франсиско в поздние этапы творчества, входит и изображение собаки, которую легко потерять в художественном пространстве картины. Обычно работа интерпретируется как символ борьбы человека с неприятностями и злыми силами.
Махи (1797–1805)
Оба произведения («Маха обнаженная» и «Маха одетая») расположены рядом в одном зале музея Прадо (Мадрид). Среди художников, создавших картины под впечатлением от этих работ Гойи, следует отметить Игнасио Сулоага и Эдуарда Мане. По сей день неизвестно, кто послужил моделью для главной героини картины, но традиционно в качестве источника вдохновения художника называют 13-ю герцогиню Альба.
На постаменте памятника художнику, установленному перед зданием музея Прадо, помещено скульптурное изображение по мотивам картины «Обнаженная Маха».
Великий козел (1821–1823)
«Черная картина» часто рассматривается искусствоведами как сатира на тему суеверности и изображает Сатану, выступающего перед группой ведьм.
Карл IV и его семья (1801)
Портрет демонстрирует нарочито пышно одетого короля Испании и его семью. Следует заметить, что нежелание художника льстить и привирать привело к тому, что Гойя, как считают современные исследователи, показал в портрете монарха и его семьи коррупционный характер их власти. Вероятно, едва видимый слева человек - автор работы.
Бедствия войны (1810–1820)
Эта серия из 82 гравюр входит в число наиболее значительных работ Гойи. Искусствоведы разделяют серию на три части:
- Первые 47 гравюр демонстрируют ужасы войны.
- Вторые 18 работ изображают последствия голода.
- Последние 17 отражают разочарование, связанное с восстановлением монархии Бурбонов.
Данная серия - феноменальная визуализация авторской позиции, в которой содержатся негодование и смелые политические заявления.
Бедствия войны. 39 работа из серии.
Сон разума рождает чудовищ (1799)
Частью серии «Капричос», состоящей из 80-ти работ, является и эта композиция. Спящий среди инструментов художник находится в окружении монстров, которые символизируют невежество и другие пороки общества.
Сатурн, пожирающий сына (1819–1823)
Этот шедевр базируется на римском мифе, согласно которому титан Сатурн съедал своих детей, поскольку ему было предсказано погибнуть от руки одного из сыновей. Однако пророчеству было суждено сбыться.
«Сатурн, пожирающий сына» - тревожный портрет, входящий в серию «черных картин».
Третье мая 1808 года (1814)
Второго мая 1808 года народ Мадрида восстал против французских оккупантов. Гойя изображает эту сцену в картине «Третье мая 1808» . В центре полотна - ответный удар французских войск, в результате которого сотни испанцев были расстреляны. Революционная по стилю и уровню символизма картина вдохновила Пабло Пикассо на создание знаменитой «Герники».
Похороны сардинки (около 1808–1814)
Академия Сан Фернандо, Мадрид Гойя представляет народный карнавал демоническим праздником. Под давлением инквизиции художник был вынужден изменить первоначальный вариант картины и заменить надпись на хоругви mortus (умер) на гримасу маски. Клокочущее веселье и искаженная радость разнузданной толпы являются гротескной аллегорией на существующий общественный порядок. В своем произведении Гойя бунтует против порядков, установленных инквизицией, и демонстрирует бессилие своих современников перед их лицом.
Портрет Франсиско Байе (1795)
После 1794 Гойя создает ряд портретов с натуры. Благодаря острой наблюдательности и точной технике художника, его работы отличают глубокий психологизм и проникновение во внутренний мира человека. Здесь представлен портрет придворного живописца и шурина Гойи Франсиско Байе (1734–1795) незадолго до смерти. Усталое, слегка раздраженное выражение лица и небрежно застегнутый сюртук характеризуют личность модели. Вместе с этим застывшая поза, характерный изгиб руки, внимательный взгляд подчеркивают внутренние достоинства портретируемого.
Суд инквизиции (около 1800)
Гойя неоднократно обращался к теме суда инквизиции, подчеркивая жестокость церемонии и трагическую судьбу его жертв, на которых надевали колпаки еретиков. Световые эффекты и манера наложения красок помогают изобразить судебный процесс, которым руководят мракобесы. Лица судей - монахов и священников - искажены гримасами смерти, а их фигуры сливаются в единую аморфную массу.
Игра в жмурки (1791)
Сцены повседневной жизни и народных развлечений, для которых характерны насыщенность цветов и непринужденность композиции, проявили новые тенденции в творчестве художника. Гойя раскрывает реальный мир во всем его бесконечном многообразии. Привлекательность этого эскиза для гобелена, предназначенного для отделки кабинета во дворце Эскориал, проявляется в ярких красках, в непринужденности движений персонажей. Для Гойи типично изображение фигур в нежном, акварельном колорите, фигуры персонажей словно растворяются в тонкой дымке.
Известные картины Франсиско Гойи обновлено: Январь 21, 2018 автором: Глеб
Вот он, - прошептал Хуан, показывая пальцем на черную громаду дома, - смотри, там, на крыльце. Видишь?
Пабло увидел. Грузная фигура в тяжелом бархатном кафтане возникла на пороге. Острые темные глаза рыскали по сторонам, пухловатые губы беззвучно шевелились. Порыв ветра растрепал седую шевелюру хозяина дома - тот набрал в грудь воздуха и громко каркнул:
- Леокадия! Леокадия!
Через мгновение на пороге возникла вторая фигура, не меньше первой и чем-то неуловимо напоминающая хозяина. Но по длинному платью, грязному чепцу и обвислым грудям, скрытым темно-серой хламидой рубахи, Пабло определил, что перед ним - женщина. Вот, значит, какая она, Леокадия, то ли служанка, то ли подмастерье колдуна! Он именно так себе и представлял эту парочку: страшные, мерзкие исчадия ада.
Леокадия коснулась плеча хозяина, он резко обернулся и гаркнул ей в лицо:
- Где моя шляпа? Меня ждет сеньор Рауль - а я не могу явиться к нему в таком виде! Где моя шляпа, чертовка?
В руках у Леокадии возникла шляпа: черное потрепанное чудовище с высокой тульей и мятыми полями. Хозяин одним резким движением нахлобучил ее себе на голову, Леокадия протянула ему трость с бронзовым круглым набалдашником, и колдун широкими шагами двинулся прочь от дома, к калитке и зарослям боярышника, где прятались Пабло и Хуан.
- Он нас не заметит? - осторожно спросил Пабло.
- Не высовывайся, тогда и не заметит, - фыркнул Хуан. - Он глух как пень, но глаза у него острые. Леокадия - его уши, но она уже ушла, так что можешь говорить громко, главное - не шевелись. Вот если он нас увидит - мало не покажется! Помнишь мельника Хулио? Он его встретил однажды ночью на дороге. Хулио, как всегда, нажрался мадеры, и обругал колдуна почем зря. Так тот в отместку взял и превратил Хулио в осла. Ненадолго. Но Хулио с лихвой хватило.
- Ты-то откуда знаешь? - недоверчиво спросил Пабло.
- Так сам Хулио моему папашке об этом рассказывал! Бац, говорит, и стою я посреди дороги на четырех ногах, чую, что кроме ослиного рева ни бельмеса из себя выдавить не могу, и еще чую - хвост у меня растет... А этот, колдун, подошел, посмотрел в глаза, да и говорит: "Ну что, мельник, не будешь сквернословить?". А я и сказать-то ничего не могу, только башкой замотал, нет, мол, не буду, пощади, не губи. А он засмеялся в ответ, хлопнул меня тростью своей по спине, я в грязь рухнул, а он дальше пошел. Ну и смотрю, нет у меня хвоста, и руки-ноги на месте. Вот как Хулио говорил, ей-Богу, не вру!
Тем временем колдун уже поравнялся с кустами, и Пабло замер, боясь пошевелиться. Он слышал тяжелую поступь в полушаге от себя, чувствовал запах: от колдуна приятно пахло какими-то маслами, но к ним примешивался еле уловимый чесночный дух бараньей похлебки. Видать, колдун был не дурак пожрать.
- Старый пень! - неожиданно громко воскликнул Хуан. - Старый глухой пень! Деревяшка! Чурбан!
Пабло замер. А ну как все байки про глухоту колдуна - именно байки, и он прекрасно все слышит?! Превратит их с Хуаном в червяков - и поминай как звали! Но колдун не замедлил шага, подошел к калитке, открыл ее, вышел на дорогу, захлопнул калитку - и так же быстро и грузно потопал к Севильскому мосту.
Хуан расхохотался и хлопнул Пабло по плечу:
- Видел бы ты свою рожу! Только что штаны не обмочил! Я же говорю - глухой он, глу-хой! Ни бельмеса не слышит.
- А как же он тогда разговаривает? - удивился Пабло. - Сам же видел, как он со своей Леокадией говорил...
- Он умеет читать по губам, - пояснил Хуан. - Все понимает, ему только видеть тебя надо. А не видит - говори, что хочешь. Хоть костери почем зря, вот как я сейчас - ничего не сделает!
- Если он колдун - что ж себе слух-то не вернул? - прищурился Пабло. - Может, он и не колдун вовсе, а так, прикидывается?
- Колдун, колдун, точно тебе говорю! - закивал Хуан. - Просто он черту душу запродал за колдовской талант, а черт - он похитрее колдуна любого будет! Помимо души взял да и слух у него отнял. Навсегда, никаким колдовством не вернуть, на то и черт. Все, пошли к дому, будем смотреть!
Они вылезли из кустов, отряхиваясь от трухи и листьев, застрявших в волосах, и осторожно, воровато озираясь, пошли по тропинке, ведущей к крыльцу.
- Там правая ставня еле-еле держится, - быстро шептал Хуан, - ты меня подсаживаешь, я влезаю на подоконник и втягиваю тебя. И помни - если появится Леокадия, надо бросить ей соль в глаза и сказать: "Пресвятая Дева, обереги и прости, в черную кошку чертовку преврати!". И увидишь, как ведьма сразу же станет кошкой! А кошки чего бояться - убежать успеем! Ты соль взял?
Пабло нащупал в кармане узелок и кивнул - взял, мол. Хуан улыбнулся и зашагал еще быстрее. Ему казалось, что не они приближаются к дому, а дом надвигается на них: он застилает небо, загораживает солнце, заполняет собою все вокруг. Зловещими глазами смотрят черные повалы чердачных окон, скалится щербатым ртом полуразвалившийся балкончик на втором этаже, скрипит полуоторванная ставня - и изнутри доносится утробное рокотание, словно урчит в животе у сытого, но злобного зверя.
"Подходите," - шепчет дом, - "ближе, ближе... Я сыт, но я сожру вас... Целиком... Обглодаю косточки... Проглочу... Навсегда... Подходите... Блииииииижееее...".
Хуан уже подтягивался на подоконнике, юркий, как ящерица, он протянул Пабло руку и одним быстрым сильным движением вздернул его наверх, к себе. Мальчишки переглянулись и, не сговаривясь, одновременно прыгнули.
Внутрь дома.
Пабло огляделся: они стояли в длинном коридоре - справа была видна лестница, которая вела, по-видимому, на второй этаж, слева виднелся холл с парадной дверью. Мебели практически не было: несколько кресел, затянутых пыльными серыми чехлами, небольшой комод напротив окна и круглый столик с лежащими на нем нераспечатанными письмами у самого входа. И запах: странный, чуть сладковатый, еле уловимый запах масла - кажется, он был повсюду. Коридор и холл были темны: лишь несколько парных светильников чуть трепетали свечками...
- Гляди! - вдруг прошептал Хуан и ткнул пальцем куда-то вверх. Пабло поднял взгляд - и его дыхание остановилось.
Над ними нависала процессия из множества людей. Гигантская картина, длинной почти во весь коридор, казалось, парила в темноте: темные краски были плохо различимы, но Пабло запомнил ее всю, до мельчайших деталей. На картине была изображена толпа людей, двигавшихся прямо на Пабло: искаженные лица, застывшие в вечном крике рты, скрюченные пальцы - и лица, донельзя знакомые, но изуродованные неизвестным ужасом лица. Вот донна Марта, старая карга, шамкает беззубым ртом и косится в сторону деда Акосто (поговаривали, что в молодости он увивался за юной Мартой). Вот мясник Хосе облизывает сальный палец, вот Энрике-булочник в своих вечно стоптанных башмаках и фартуке, обсыпанном мукой... А впереди - гляди-ка! - это же он, Педро-весельчак, с вечной гитарой наперевес, только вот поет Педро не веселую песенку о прелестной Росите, а какую-то ужасную тягучую канцону, и рот его перекошен, и ужас в широко распахнутых глазах...
Пабло отшатнулся от страшной картины, и они с Хуаном юркнули в преддверный холл - но тут же снова замерли, изумленные и испуганные одновременно.
По обе стороны дверей висели еще две картины. На правой была изображена статная, властная женщина с гордо поднятой головой, черное платье плотно облегало фигуру, левая нога кокетливо выдвинута вперед. Но лицо женщины показалось Пабло неуловимо знакомым - он пригляделся и узнал в изображенной на картине женщине Леокадию, только лет ей здесь было гораздо меньше, сорок, не более. В глазах прислужницы колдуна застыло надменное и высокопарное выражение, тонкие губы сложены в язвительную усмешку.
На левой картине неизвестный художник нарисовал двух монахов. Одного Пабло сразу же определил - отец Игнасио был как живой: грустное вытянутое лицо, обрамленное седой бородой, печальные глаза и черная хламида рясы... Но вот из-за плеча старого монаха высовывалась мерзкая пухлогубая рожа. Еще один монах - молодой, со свежевыбритой тонзурой и угреватым носом-картошкой, что-то нашептывал старому священнику на ухо, паскудно косясь хитрым глазом в сторону Пабло. Казалось, вся человеческая - да что там! - и нечеловеческая мерзость сосредоточилась в этой наглой роже, в этом отвратительном человечишке, явно сообщающем отцу Игнасио какую-то грязную сплетню, но по невозмутимому выражению старого священника было видно, что его - велик Господь! - сплетни гадостного паскудника нисколечко не трогают. О, смиренный отец Игнасио, мудрец и провидец, несокрушима вера твоя и неколебим дух твой!
Пабло неожиданно поймал себя на мысли, что думает о нарисованных персонажах, как о живых людях. И в самом деле - хоть знакомые лица были нарисованы широкими, грубыми мазками, сходство с реальными людьми было удивительным. Вот только неведомый художник словно смотрел на них сквозь сосуды с водой - вроде, черты лица те же, но при этом - искажены рябью водной глади, искривлены стенками сосуда...
Пабло обернулся.
И в воздухе повис душераздирающий вопль - крик загнанного зверя, испуганной дичи, умирающего животного, крик, полный боли, отчаяния и страха.
"Кто же то кричит?" - с удивлением подумал Пабло, но через секунду понял, что кричит он сам.
Ничего более страшного он в своей жизни не видел.
Перед ним сидел на корточках голый великан. Седые космы растрепались по плечам, безумные глаза вылезли из орбит, раззявана гигантская пасть, а из нее свисает обглоданное тело мальчишки.
Великан жрал. Исступленно жрал человечину, рыгая и истекая слюной, перхая чужой кровью и давясь юными хрящиками, смакуя свежее мясо.
Великан был ненасытен. Кривые грязные когти впивались в кожу трупа, разрывая мягкие ткани детского тельца, и было ясно, что вот сейчас он заглотит этого ребенка - и бросится на них с Хуаном.
И немедленно сожрет.
"Это же он, дом!" - пронеслась в мозгу Пабло шальная мысль. - "Это он и есть, он нас жрет - и не выбраться отсюда никогда...".
Пабло не видел, как с визгом улепетывает по коридору Хуан, как распахивает он окно и сигает во двор. Перед глазами закружился какой-то серый туман, и последнее, что Пабло почувствовал - это была тяжелая рука у него на плече и хриплый голос, дохнувший смрадом чесночной похлебки:
- Леокадия! Кто пустил сюда этого мальчишку?...
... Когда Пабло открыл глаза, он увидел, что лежит на белоснежных подушках в чужой спальне. Широкое окно было раскрыто настеж, свежий ветер ласково трепал Пабло по щеке.
А у окна, в кресле, сидел колдун.
В руках у него был свинцовый карандаш и лист бумаги. Колдун хитро смотрел на Пабло.
- Очнулся? - хрипло каркнул он. - Я бы попросил тебя не шевелиться еще пару минут. Я должен закончить рисунок.
- Рисунок?... - пролепетал изумленный Пабло. - Только рисунок?
- А что ты хотел еще? - хохотнул колдун. - Только отвечай, пожалуйста, четче и смотри прямо на меня. Я глух и читаю по губам.
- Мою душу?... - сказал Пабло.
- Зачем мне твоя душа? - колдун вытаращил удивленные глаза и замер с карандашом в руке.
- Но вы же колдун? Вам нужна моя душа, да? - пробормотал Пабло.
- Колдун?! - расхохотался человек в кресле. - Так меня еще никто не называл! Я не колдун, мальчик. Я художник. Франсиско Гойя-и-Лусиэнтес к твоим услугам. И, будь любезен, не шевелись. Я должен успеть дорисовать тебя до захода солнца...