Меню статьи:
Идея рассказа «Один день Ивана Денисовича» пришла Александру Солженицыну во время заключения в лагере особого режима зимой 1950-1951 года. Реализовать её он смог лишь в 1959 году. С тех пор книга несколько раз переиздавалась, после чего изымалась из продажи и библиотек. В свободном доступе на Родине рассказ появился лишь в 1990 году. Прообразами для персонажей произведения стали реально существовавшие люди, которых автор знал во время пребывания в лагерях или на фронте.
Жизнь Шухова в лагере особого режима
Начинается повествование с сигнала подъёма в исправительном лагере особого режима. Этот сигнал подавался ударом молотка об рельс. Главный герой – Иван Шухов никогда не просыпал подъёма. Между ним и началом работ у зеков было около полутора часов свободного времени, в которые можно было попробовать подработать. Такой подработкой могла быть помощь на кухне, шитье или уборка в каптёрках. Шухов всегда с радостью подрабатывал, но в тот день ему не здоровилось. Он лежал и размышлял, стоит ли ему отправиться в санчасть. Кроме того, мужчину тревожили слухи о том, что их бригаду хотят послать на строительство «Соцгородка», вместо постройки мастерских. А работа эта обещала быть каторжной – на морозе без возможности обогрева, вдалеке от бараков. Бригадир Шухова пошёл уладить с нарядчиками этот вопрос, и, по предположениям Шухова, понёс им взятку в виде сала.
Внезапно с мужчины грубо сорвали телогрейку и бушлат, которыми он был укрыт. Это были руки надзирателя по кличке Татарин. Он сразу же пригрозил Шухову тремя днями «кондея с выводом». На местном жаргоне это обозначало – три дня карцера с выводом на работу. Шухов стал наиграно просить прощения у надзирателя, но тот оставался непреклонен и велел мужчине идти за собой. Шухов покорно поспешил следом за Татарином. На улице был ужасный мороз. Заключённый с надеждой посмотрел на большой градусник, висящий во дворе. По правилам, при температуре ниже сорока одного градуса, на работу не выводили.
Предлагаем ознакомиться с который был самой противоречивой фигурой второй половины двадцатого столетия.
Меж тем мужчины пришли в комнату надзирателей. Там Татарин великодушно провозгласил, что прощает Шухова, но тот должен вымыть пол в этой комнате. Мужчина предполагал такой исход, но стал наиграно благодарить надзирателя за смягчение наказания и обещал никогда больше не пропускать подъём. Потом он кинулся к колодцу за водой, размышляя, как бы помыть пол и не намочить валенки, потому как сменной обуви у него не было. Единожды за восемь лет отсидки ему выдали отличные кожаные ботинки. Шухов их очень любил и берёг, но ботинки пришлось сдать, когда на их место выдали валенки. Ни о чём за всё время заключения он так не жалел, как о тех ботинках.
Быстро вымыв пол, мужчина бросился в столовую. Она являла собой весьма мрачное здание, заполненной паром. Мужчины бригадами сидели за длинными столами поедая баланду и кашу. Остальные толпились в проходе, поджидая своей очереди.
Шухов в санчасти
В каждой бригаде заключённых существовала иерархия. Шухов не был последним человеком в своей, поэтому, когда он пришёл с столовую, парень пониже его рангом сидел и стерёг его завтрак. Баланда и каша уже остыли и стали практически несъедобными. Но Шухов съел это всё вдумчиво и медленно, он размышлял, что в лагере у зеков только и есть личного времени, что десять минут на завтрак и пять минут на обед.
После завтрака мужчина отправился в санчасть, уже почти дойдя до неё он вспомнил, что должен был пойти купить самосад у литовца, которому пришла посылка. Но немного помявшись он всё-таки выбрал санчасть. Шухов вошёл в здание, которое не уставало поражать его своей белизной и чистотой. Все кабинеты ещё были заперты. На посту сидел фельдшер Николай Вдовушкин, и старательно выводил слова на листах бумаги.
Наш герой отметил, что Коля пишет что-то «левое», то есть не связанное с работой, но тут же сделал вывод что его это не касается.
Он пожаловался фельдшеру на плохое самочувствие, тот дал ему градусник, но предупредил, что наряды уже распределены, а жаловаться на здоровье нужно было вечером. Шухов понимал, что остаться в санчасти ему не удастся. Вдовушкин продолжал писать. Мало кто знал, что Николай стал фельдшером лишь оказавшись на зоне. До этого он был студентом литературного института, и местный врач Степан Григорович взял его на работу, в надежде что он напишет здесь то, чего не смог на воле. Шухов не прекращал удивляться чистоте и тишине, царившей в санчасти. Целых пять минут он провёл в бездействии. Термометр показал тридцать семь и два. Иван Денисович Шухов молча нахлобучил шапку и поспешил в барак – присоединиться к своей сто четвёртой бригаде перед работой.
Суровые будни заключенных
Бригадир Тюрин искренне обрадовался, что Шухов не попал в карцер. Он выдал ему пайку, которая состояла из хлеба и насыпанной поверх него горки сахару. Заключённый поспешно слизал сахар и зашил в матрас половину выданного хлеба. Вторую часть пайки он спрятал в карман телогрейки. По сигналу бригадира мужчины двинулись на работу. Шухов с удовлетворением заметил, что работать они идут в прежнее место – значит Тюрину удалось договориться. По дороге заключённых ждал «шмон». Это была процедура для выявления, не выносят ли они за пределы лагеря чего-то запрещённого. Сегодня процессом руководил лейтенант Волковой, которого боялся даже сам начальник лагеря. Несмотря на мороз, он заставлял мужчин раздеваться до рубахи. У всех, у кого была лишняя одежда, её изымали. Однобригадник Шухова Буйновский – бывший герой Советского Союза, возмутился таким поведением начальства. Он обвинил лейтенанта в том, что он не советский человек, за что немедля получил десять суток строгого режима, но только по возвращению с работы.
После шмона зеков построили в шеренги по пятеро, тщательно пересчитали и отправили под конвоем в холодную степь на работу.
Мороз стоял такой, что все замотали себе лица тряпочками и шли молча, потупившись в землю. Иван Денисович, чтоб отвлечься от голодного урчания в животе, стал думать о том, как будет скоро писать письмо домой.
Писем ему полагалось два в год, да больше и не нужно было. Он не видел родных с лета сорок первого, а сейчас на дворе стоял пятьдесят первый год. Мужчина размышлял, что теперь у него больше общих тем с соседями по нарам, чем с роднёй.
Письма жены
В своих редких письмах жена писала Шухову про тяжёлую колхозную жизнь, которую тянут только женщины. Мужики, кто вернулся с войны, работают на стороне. Иван Денисович не мог понять, как можно не хотеть работать на своей земле.
Жена говорила, что многие в их краях заняты модным прибыльным промыслом – покраской ковров. Несчастная женщина надеялась, что муж её тоже займётся этим делом, когда вернётся домой, и это поможет семье выбраться из нищеты.
В рабочей зоне
Меж тем, сто четвёртая бригада добралась до рабочей зоны, их снова построили, пересчитали и впустили на территорию. Там всё было перерыто-перекопано, повсюду валялись доски, щепки, виднелись следы фундамента, стояли сборные домики. Бригадир Тюрин отправился получать наряд для бригады на день. Мужчины, пользуясь случаем, забежали в деревянное большое здание на территории, обогревальню. Место у печи было занято тридцать восьмой бригадой, которая там работала. Шухов со своими товарищами привалились просто у стенки. Иван Денисович не смог совладать с соблазном и съел почти весь хлеб, который припас на обед. Минут через двадцать явился бригадир, и вид его был недовольный. Бригаду отправили достраивать здание ТЭЦ, оставленное ещё с осени. Тюрин распределил работу. Шухову и латышу Кильдигсу достался наряд по кладке стен, так как они были лучшими мастерами в бригаде. Иван Денисович был отличным каменщиком, латыш – плотником. Но для начала нужно было утеплить здание, где мужчинам предстояло работать и построить печь. Шухов и Кильдигс отправились в другой конец двора, чтоб принести рулон толя. Этим материалом они собирались заделать дыры в окнах. Толь нужно было пронести в здание ТЭЦ втайне от прораба и стукачей, которые следили за разворовыванием стройматериалов. Мужчины поставили рулон вертикально и, плотно прижимая его своими телами, пронесли в здание. Работа кипела слажено, каждый заключённый работал с мыслью – чем больше сделает бригада, там большую пайку получит каждый её член. Тюрин был бригадир строгий, но справедливый, под его началом все получали заслуженный кусок хлеба.
Ближе к обеду печь была построена, окна забиты толем, а кое-кто из рабочих даже присел отдохнуть и погреть озябшие руки у очага. Мужчины стали подначивать Шухова, что он уже почти одной ногой на свободе. Срок ему дали в десять лет. Он успел отсидеть уже восемь из них. Многим товарищам Ивана Денисовича предстояло сидеть ещё двадцать пять лет.
Воспоминания о прошлом
Шухов стал вспоминать, как это всё с ним приключилось. Сидел он за измену Родине. В феврале сорок второго года всю их армию на Северо-Западном окружили. Патроны и продовольствие закончилось. Вот и стали немцы всех их по лесам отлавливать. И Ивана Денисовича поймали. Пробыл он в плену пару дней – сбежали впятером с товарищами. Когда дошли до своих – автоматчик троих из винтовки уложил. Шухов с товарищем выжили, так их сразу в немецкие шпионы и записали. Потом в контрразведке долго били, заставили подписать все бумаги. Если бы не подписал – убили бы вовсе. Иван Денисович успел побывать уже в нескольких лагерях. Предыдущие были не строгого режима, но жить там было ещё тяжелее. На лесоповале, например, их заставляли дневную норму ночью дорабатывать. Так что здесь всё не так уж плохо, рассудил Шухов. На что один из его товарищей Фетюков возразил, что в этом лагере людей режут. Так что тут уж явно не лучше, чем в бытовых лагерях. Действительно, за последнее время в лагере зарезали двух стукачей и одного бедного работягу, очевидно перепутав спальное место. Странные дела стали твориться.
Обед заключенных
Внезапно заключённые услышали гудок – энергопоезда, значит пора обедать. Заместитель бригадира Павло позвал Шухова и самого молодого в бригаде – Гопчика занимать места в столовой.
Столовая на производстве представляла собой грубо сколоченное деревянное здание без пола, разделённое на две части. В одной повар варил кашу, в другой – обедали зеки. В день на одного заключённого выделялось пятьдесят граммов крупы. Но была масса привилегированных категорий, которым доставалась двойная порция: бригадиры, работники конторы, шестёрки, санинструктор, который наблюдал за приготовлением еды. В результате зекам доставались порции очень маленькие, едва покрывавшие дно мисок. В тот день Шухову повезло. Подсчитывая количество порций на бригаду, повар замешкался. Иван Денисович, который помогал Павлу считать миски, назвал неправильную цифру. Повар запутался, да и просчитался. В результате у бригады получилось две лишних порции. Но лишь бригадиру было решать, кому они достанутся. Шухов в душе надеялся, что ему. В отсутствии Тюрина, который был в конторе, командовал Павло. Он отдал одну порцию Шухову, а вторую – Буйновскому, который очень уж сдал за последний месяц.
После еды Иван Денисович отправился в контору – понёс кашу ещё одному члену бригады, который там работал. То был кинорежиссёр по имени Цезарь, он был москвич, богатый интеллигент и никогда не ходил в наряды. Шухов застал его курящим трубку и говорящим об искусстве с каким-то старичком. Цезарь принял кашу и продолжил разговор. А Шухов вернулся на ТЭЦ.
Воспоминания Тюрина
Бригадир уже был там. Он выбил своим ребятам хорошие порции пайки на эту неделю и был в весёлом настроении. Обычно молчаливый Тюрин стал вспоминать жизнь свою былую. Припомнил, как исключили его в тридцатом году из рядов Красной армии за то, что отец его был кулак. Как на перекладных добирался он домой, но отца уже не застал, как удалось ему ночью бежать из родного дома с маленьким братом. Того мальца он отдал блатным в шайку и после того никогда больше не видел.
Слушали его зеки внимательно с уважением, да пора уже была за работу браться. Работать начали ещё до звонка, потому что до обеда были заняты обустройством своего рабочего места, а для нормы ещё ничего не сделали. Тюрин постановил, что Шухов одну стену будет класть шлакоблоком, а в подмастерья ему записал дружелюбного глуховатого Сеньку Клевшина. Говорили, что тот Клевшин три раза из плена сбегал, да ещё и Бухенвальд прошёл. Вторую стену взялся класть сам бригадир на пару с Кильдигсом. На морозе раствор быстро застывал, поэтому укладывать шлакоблок нужно было быстро. Дух соперничества так захватил мужчин, что остальные члены бригады едва успевали подносить им раствор.
Так заработалась сто четвёртая бригада, что едва к пересчёту у ворот успела, который в конце рабочего дня проводится. Всех снова выстроили по пятёркам и стали считать при закрытых воротах. Второй раз должны были пересчитать уже при открытых. Всего зеков на объекте должно было быть четыреста шестьдесят три. Но после трёх пересчётов получалось всего четыреста шестьдесят два. Конвой приказал всем построиться по бригадам. Выяснилось, что не хватает молдаванина из тридцать второй. Поговаривали, что в отличии от многих других заключенных, он был настоящим шпионом. Бригадир и помощник бросились на объект искать пропавшего, все остальные стояли на лютом морозе, обуреваемые гневом на молдаванина. Стало ясно что вечер пропал – ничего не удастся успеть на территории до отбоя. А до бараков ещё и путь неблизкий предстоял. Но вот вдалеке показалось три фигуры. Все вздохнули с облегчением – нашли.
Оказывается, пропавший прятался от бригадира и уснул на строительных лесах. Зеки стали поносить молдаванина на чём свет стоит, но быстро успокоились, всем уже хотелось уйти с промзоны.
Ножовка, спрятанная в рукав
Уже перед самым шмоном на вахте Иван Денисович договорился с режиссёром Цезарем, что пойдёт займёт для него очередь в посылочной. Цезарь был из богатых – посылки получал два раза в месяц. Шухов надеялся, что за его услугу молодой человек и ему что-то перекинет поесть или закурить. Перед самым досмотром Шухов, по привычке, осмотрел все карманы, хотя ничего запрещённого сегодня проносить не собирался. Внезапно в кармане на колене он обнаружил кусок ножовки, которую подобрал в снегу на стройке. Совсем он в рабочем запале забыл о находке. А теперь ножовку бросить было жаль. Могла она принести ему заработок или десять суток карцера, если найдут. На свой страх и риск, он спрятал ножовку в рукавичку. И тут повезло Ивану Денисовичу. Охранника, что досматривал его, отвлекли. Успел он до того только одну рукавицу сжать, а вторую не досмотрел. Счастливый Шухов бросился догонять своих.
Ужин в зоне
Пройдя через все многочисленные ворота, зеки наконец почувствовали себя «свободными людьми» – все бросились заниматься своими делами. Шухов побежал в очередь за посылками. Сам он посылок не получал – запретил жене настрого от деток отрывать. Но всё-таки щемило его сердце, когда кому-то из соседей по бараку приходила бандероль. Минут через десять появился Цезарь и позволил Шухову съесть свой ужин, а сам занял своё место в очереди.
kinopoisk.ru Окрылённый Иван Денисович бросился в столовую.
Там, после ритуала поиска свободных подносов и места за столами, сто четвёртая наконец-то села ужинать. Горячая баланда приятно согревала продрогшие тела изнутри. Шухов размышлял о том, какой удачный день выдался – две порции в обед, две вечером. Хлеб есть не стал – решил припрятать, пайку Цезаря тоже прихватил с собой. А после ужина прожогом бросился в седьмой барак, сам-то он жил в девятом, купить самосада у латыша. Бережно выудив два рубля из-под подкладки телогрейки, Иван Денисович рассчитался за табак. После этого поспешно побежал «домой». Цезарь уже был в бараке. Вокруг его койки разносились головокружительные запахи колбасы и копчёной рыбы. Шухов не стал пялится на гостинцы, а вежливо предложил режиссёру его пайку хлеба. Но Цезарь пайку не взял. О большем Шухов и не мечтал. Он полез наверх, на свою койку, чтобы успеть спрятать ножовку до вечернего построения. Цезарь пригласил Буйновского к чаю, жалко ему было доходягу. Они сидели, весело уплетая бутерброды, когда за бывшим героем пришли. Не простили ему утренней выходки – отправился капитан Буйновский в карцер на десять суток. А тут и проверка нагрянула. А Цезарь не успел к началу проверки сдать свои продукты в камеру хранения. Вот теперь два у него выходя оставалось – либо во время пересчёта отберут, либо с кровати умыкнут, если оставит. Стало Шухову жалко интеллигента, вот он ему и прошептал, чтоб Цезарь на пересчёт самый последний выходил, а он в первых рядах помчит, так и постерегут они гостинцы по очереди.
Награда за труды
Всё вышло как нельзя лучше. Деликатесы столичные остались нетронуты. А Иван Денисович получил за труды свои несколько сигарет, пару печений да один кружочек колбасы. Печеньем он поделился с баптистом Алёшей, который был его соседом по нарам, а колбасу сам съел. Приятно стало у Шухова во рту от мясного. Улыбаясь, Иван Денисович поблагодарил Бога за ещё один прожитый день. Сегодня всё для него сложилось неплохо – болезнь его не свалила, в карцер не угодил, пайкой разжился, самосаду успел купить. Хороший был день. А всего у Ивана Денисовича в сроке дней таких было три тысячи шестьсот пятьдесят три …
«Один день Ивана Денисовича» — рассказ о заключенном, который описывает один день его из его жизни в заключении, которых три тысячи пятьсот шестьдесят четыре. Краткое содержание — ниже 🙂
Главный герой произведения, действие которого происходит в течение одного дня, – крестьянин Иван Денисович Шухов. На второй день после начала Великой Отечественной войны он ушел на фронт из родной деревни Темгенево, где у него осталась жена с двумя дочерьми. У Шухова еще был сын, но он умер.
В феврале тысяча девятьсот сорок второго года, на Северо-Западном фронте, группа воинов, в составе которой был и Иван Денисович, попала в окружение врага. Помочь им было невозможно; от голода солдатам приходилось даже есть копыта мертвых лошадей, размоченные в воде. Вскоре Шухов попал в немецкий плен, однако ему вместе с четырьмя сослуживцами удалось оттуда сбежать и добраться до своих. Однако советские автоматчики двух бывших пленных убили сразу же. Один умер от ран, а Ивана Денисовича отправили в НКВД. По итогам быстрого следствия Шухова отправили в концентрационный лагерь – ведь каждый человек, побывавший в плену у немцев, считался вражеским шпионом.
Иван Денисович отбывает срок уже девятый год. Восемь лет он сидел в Усть-Ижме, а теперь находится в сибирском лагере. За долгие годы у Шухова отросла длинная борода, а зубов стало в два раза меньше. Он одет в телогрейку, поверх которой — подпоясанный веревочкой бушлат. На ногах у Ивана Денисовича ватные брюки и валенки, а под ними – две пары портянок. На брюках чуть выше колена — лоскуток, на котором вышит лагерный номер.
Самой главная задача в лагере — избежать голодной смерти. Заключенных кормят противной баландой – похлебкой из замерзшей капусты и маленьких кусочков рыбы. Если постараться, можно получить лишнюю порцию такой баланды или же еще одну пайку хлеба.
Некоторым заключенным даже приходят посылки. Одним из них был Цезарь Маркович (то ли еврей, то ли грек) — мужчина приятной восточной внешности с густыми, черными усами. Усы заключенного не сбрили, так как без них он бы не соответствовал приложенному к делу снимку. Когда-то он хотел стать режиссером, но так и не успел ничего снять – посадили. Цезарь Маркович живет воспоминаниями и ведет себя как культурный человек. Он разговаривает о «политической идее» в качестве оправдания тирании, а иногда во всеуслышание ругает Сталина, называя его «батькой усатым». Шухов видит, что на каторге более свободная атмосфера, чем в Усть-Ижме. Можно говорить о чем угодно, не боясь, что за это увеличат срок. Цезарь Маркович, будучи практичным человеком, сумел приспособиться к каторжной жизни: из присылаемых ему посылок умеет «сунуть в рот, кому надо». Благодаря этому он работает помощником нормировщика, что было довольно-таки легким делом. Цезарь Маркович не жадничает и со многими делится продуктами и табаком из посылок (особенно с теми, кто каким-либо образом ему помогал).
Иван Денисович все же понимает, что Цезарь Маркович пока еще ничего не смыслит в лагерных порядках. Перед «шмоном» он не успевает унести посылку в камеру хранения. Хитрому Шухову удалось сберечь присланное Цезарю добро, и тот не остался перед ним в долгу.
Наиболее часто Цезарь Маркович делился припасами с соседом «по тумбочке» Кавторангом – морским капитаном второго ранга Буйновским. Он ходил вокруг Европы и по Северному морскому пути. Однажды Буйновский в качестве капитана связи даже сопровождал английского адмирала. Тот остался под впечатлением от его высокого профессионализма и после войны отправил подарок на память. Из-за этой посылки в НКВД решили, что Буйновский является английским шпионом. Кавторанг находится в лагере не так давно и еще не утратил веру в справедливость. Несмотря на привычку командовать людьми Кавторанг не отлынивает от лагерной работы, за что пользуется уважением всех заключенных.
Есть в лагере и тот, кого никто не уважает. Это бывший конторский начальник Фетюков. Он совсем ничего не умеет делать и способен лишь таскать носилки. Фетюкову не приходит никакой помощи из дома: жена ушла от него, после чего сразу же вышла замуж за другого. Бывший начальник привык есть вдоволь и поэтому часто попрошайничает. Этот человек уже давно потерял чувство собственного достоинства. Его постоянно обижают, а иногда даже бьют. Фетюков не в состоянии дать отпор: «утрется, заплачет и пойдет». Шухов считает, что таким людям, как Фетюков, невозможно выжить в лагере, где нужно уметь себя правильно поставить. Сохранение собственного достоинства необходимо только потому, что без него человек теряет волю к жизни и вряд ли сможет протянуть до конца срока.
Сам Иван Денисович не получает из дому посылок, потому что в родной деревне и без того голодают. Паёк он старательно растягивает на целый день, чтобы не испытывать чувства голода. Не чуждается Шухов и возможности «закосить» лишний кусок от начальства.
В день, описываемый в повести, заключенные работают на строительстве дома. Шухов не уклоняется от работы. Его бригадир, раскулаченный Андрей Прокофьевич Тюрин, по итогам дня выписывает «процентовку» — лишнюю хлебную пайку. Работа помогает заключенным после подъема не жить в мучительном ожидании отбоя, а наполнить день каким-то смыслом. Радость, приносимая физическим трудом, особенно поддерживает Ивана Денисовича. Он считается лучшим мастером в своей бригаде. Шухов грамотно распределяет свои силы, что помогает ему не перенапрягаться и эффективно работать в течение всего дня. Иван Денисович работает с увлечением. Он рад, что сумел припрятать обломок пилы, из которого можно сделать маленький ножичек. С помощью такого самодельного ножа легко заработать на хлеб и табак. Однако охрана регулярно обыскивает заключенных. Нож могут отобрать при «шмоне»; этот факт придает делу своеобразный азарт.
Один из заключенных – сектант Алеша, которого посадили за его веру. Алеша-баптист переписал в записную книжку половину Евангелия и сделал для нее тайник в стенной щели. Еще ни разу при обыске Алешино сокровище не было обнаружено. В лагере он не утратил веры. Алеша говорит всем, что нужно молиться, чтобы Господь снял злую накипь с нашего сердца. На каторге не забывают ни о религии, ни об искусстве, ни о политике: заключенные переживают не только о насущном хлебе.
Перед сном Шухов подводит итоги дня: в карцер его не посадили, на строительство Соцгородока (в морозное поле) работать не отправили, кусок пилы спрятал и на «шмоне» не попался, во время обеда лишнюю порцию каши получил («закосил»), купил табака… Так выглядит почти счастливый день в лагере.
И таких дней у Ивана Денисовича – три тысячи пятьсот шестьдесят четыре.
Удар молотком об рельс возле штабного барака в 5 утра означал в лагере заключенных подъем. Главный герой повести, крестьянин Иван Денисович Шухов, заключенный под номером Щ-854, никак не мог заставить себя встать, потому что его не то знобило, не то ломало. Он прислушивался к звукам, доносившимся в бараке, но продолжал лежать, пока с него не сдернул телогрейку надзиратель по кличке Татарин. Он объявил Шухову за то, что он не встал по подъему, «трое суток кондея с выводом», то есть карцер на три дня, но с прогулкой и горячим обедом. На деле оказалось, что нужно было вымыть в надзирательской пол, вот и нашли «жертву».
Иван Денисович собирался идти в санчасть, но после «карцера» передумал. Он хорошо усвоил урок своего первого бригадира - лагерного волка Куземина: тот утверждал, что в лагере «тот подыхает», «кто миски лижет, кто на санчасть надеется» и начальству «стучит». Закончив мыть пол в надзирательской, Шухов вылил воду на дорожку, где лагерное начальство ходит, и поспешил в столовую.
Там было холодно (ведь на улице 30 градусов мороза), поэтому ели прямо в шапках. Ели зэки не торопясь, выплевывая кости от рыбы, из которой варили баланду, на стол, а уже оттуда их сбрасывали на пол. Шухов не заходил в барак и не получил пайку хлеба, но это его обрадовало, ведь потом хлеб можно съесть отдельно - это еще сытнее. Баланду варили всегда из рыбы и каких-нибудь овощей, поэтому сытости от нее не было. На второе давали магару - кашу из кукурузы. Она сытости тоже не добавляла.
После завтрака Иван Денисович решил сходить в санчасть, но температура у него была невысокая (всего 37,2), поэтому фельдшер посоветовал Шухову все-таки идти работать. Вернулся он в барак, получил свою пайку хлеба и разделил на две части: одну спрятал за пазуху, а вторую зашил в матрас. И только он успел зашить дырку, бригадир позвал 104-ю бригаду на работу.
Отправилась бригада на прежнюю работу, а не на строительство Соцбытгородка. Иначе пришлось бы выходить в голое снежное поле, ямы рыть и колючую проволоку для себя же самих натягивать. Это при тридцатиградусном морозе. Но, видимо, подсуетился их бригадир, отнес кому надо кусок сала, так что теперь туда пойдут другие бригады - поглупей да победнее.
На выходе начался шмон: проверяли, чтобы с собой не выносили еду. Вот на входе в зону обыскивали жёстче: проверяли, чтобы никаких железок не проносили. Сегодня выяснилось, что проверяют все до нижней рубахи: не поддето ли чего лишнего. Кавторанг Буйновский попытался воззвать к совести: заявил, что надзиратели не имеют право раздевать людей на морозе, что они не советские люди. За это получил 10 суток строгого режима в БУРе, но вечером, чтобы работника не терять.
Чтобы окончательно не замерзнуть после шмона, Шухов накрыл лицо тряпочкой, поднял воротник, опустил передний отворот шапки на лоб и вместе с колонной двинулся навстречу пронизывающему ветру. После холодного завтрака в животе урчало, и Шухов, чтобы отвлечься, стал вспоминать содержание последнего письма от жены. Она писала, что молодежь норовит уехать из села и устроиться в город на завод или на торфоразработки. Тащат на себе колхоз одни бабы, а те немногие мужики, вернувшиеся после войны, не стали работать в колхозе: одни работают на стороне, а другие сколотили артель «красилей» и малюют по трафаретам картинки прямо на старых простынях. По 50 рублей выходит за такую картинку, поэтому «деньги гребут тысячами».
Жена надеялась, что и Иван после освобождения станет таким «красилем», чтобы смогли они тогда выбраться из нищеты, детей в техникум отдать и новую избу построить вместо гнилой, ведь все уже себе новые дома настроили - не по 5 тысяч, как раньше, а по 25. Шухову же такой легкий заработок казался бесчестным. Понимал Иван Денисович, что легко заработанные деньги так же легко и уйдут. Он же за свои сорок лет привык зарабатывать деньги хоть и тяжело, но честно.
Ушел он из дома 23 июня 1941 года на войну. В феврале сорок второго оказался в окружении, а потом в плену у фашистов - всего-то два дня. Вскоре впятером сумели убежать, но проговорились, что были в плену. Их, якобы фашистских агентов, упекли за решетку. Шухова много били, чтобы признался, какое задание он получил, но этого не мог сказать, а следователь так и не придумал. Чтобы не забили насмерть, пришлось Шухову подписать на себя напраслину. Семь лет отсидел на севере, почти два года здесь. Не верилось, что через год мог он своими ногами на волю выйти.
За воспоминаниями своими Иван Денисович достал краюшку хлеба и стал понемногу откусывать и жевать. Раньше много ели - от пуза, но теперь только понял бывший крестьянин настоящую цену хлебу: даже сырой, черный, казался он таким духовитым. А до обеда еще 5 часов.
Пришли на недостроенную ТЭЦ, бригадир развел по пятеркам, чтобы друг друга подгоняли. Своей небольшой бригадой обустроили место работы: толем закрыли окна, чтобы не проникал холод, растопили печь. Кавторанг с Фетюковым носили раствор на носилках, да медленно получалось. Сначала Буйновский не мог приноровиться, а потом Фетюков начал носилки наклонять и выливать раствор, чтобы легче было нести вверх по трапу. Кавторанг рассердился, тогда бригадир поставил Фетюкова шлакоблоки перекладывать, а на раствор отправил Алешку-баптиста.
Слышит Шухов внизу крики. Пришел строительный десятник Дэр. Говорили, раньше был министром в Москве. Увидел, что толем окна закрыты, и пригрозил Тюрину третьим сроком. Подошли тут все члены бригады: Павло лопату наотмашь поднимает, здоровый Санька руки в боки поставил - страшно смотреть. Тихо сказал тогда бригадир Дэру, что, если хочет жить, пусть молчит. Побледнел десятник, подальше от трапа встал, потом к Шухову привязался, что будто бы шов тонкий кладет. Надо же на ком-то зло сорвать.
Напоследок крикнул бригадир Дэру, чтобы подъемник наладили: оплата за тачку, а таскают раствор и шлакоблоки на носилках, работа движется медленно, денег много не заработать. Бригадир всегда старался закрыть хорошую процентовку - от этого зависела пайка минимум на неделю. На обед была лучшая каша - овсянка, и Шухову удалось «закосить» две лишних порции. Одна досталась Цезарю Марковичу - молодому кинорежиссеру. Он был на особых условиях: дважды в месяц получал посылки и иногда угощал своих сокамерников.
Одну лишнюю порцию Шухов с удовольствием съел сам. Пока обед не кончился, бригадир Тюрин рассказывал о своей нелегкой жизни. Когда-то его выгнали из военного училища за отца-кулака. Мать тоже сослали, а младшего братишку он успел устроить к блатным. Теперь жалеет, что сам не пристал к ним. После такого невеселого рассказа разошлись на кладку. У Шухова был припрятан свой мастерок, которым ему легко работалось. Вот и сегодня, возводя стену кирпичик за кирпичиком, Иван Денисович так увлекся этим процессом, что даже забыл, где находится.
Пришлось Шухову выравнивать стены, поэтому всего пять рядов успели поднять. Но раствора намесили много, пришлось им с Санькой дальше делать кладку. А время поджимает, все остальные бригады выстроились, чтобы возвращаться в зону. Их опоздание бригадир сумел объяснить, но одного человека не досчитались. Оказалось, что это в 32 бригаде: молдаван спрятался от бригадира на лесах и уснул. У пятисот человек время отнял - и слов крепких наслушался, и по холке от помбригадира получил, и мадьяр его под зад напинал.
Наконец колонна двинулась в сторону лагеря. Теперь впереди вечерний шмон. Телогрейки и бушлаты нужно расстегнуть, руки поднять в стороны, чтобы хлопать по бокам было удобно. Вдруг сунул в карман на колене руку Иван Денисыч, а там кусок ножовки. Днем поднял его «из хозяйственности» посреди рабочей зоны и в лагерь проносить даже не собирался. А сейчас выбросить надо, да жалко: пригодится потом сделать ножичек либо портновский, либо сапожный. Если бы сразу решил забрать, то придумал бы, как пронести, а сейчас уже некогда. За ножовку могли дать 10 суток карцера, но это же был заработок, был хлеб!
И Шухов придумал: он спрятал обрезок в рукавицу, в надежде, что рукавицы не проверят, а полы бушлата и телогрейки угодливо поднял, чтобы быстрее «обшмонали». На его счастье, подходила следующая бригада, и вторую рукавицу надзиратель не прощупал. Уже месяц светил высоко в небе, когда 104-я вошла в лагерь. Шухов зашел в посылочную, чтобы узнать, нет ли для Цезаря Марковича чего. В списке он значился, поэтому, когда появился, Шухов быстро объяснил, за кем его очередь, и побежал в столовую баланду хлебать, пока горячая. Да и Цезарь милостиво разрешил ему съесть его порцию. Опять повезло: в обед две порции да в ужин две. Четыреста граммов своего хлеба и двести граммов Цезарева решил оставить на завтра, ведь сейчас сытость пришла.
Хорошо стало Ивану Денисовичу, и решил он еще табачком разжиться у латыша. Деньги у него заработанные давно были зашиты в подкладку. Хорош оказался табак: «и дерунок, и духовит». В бараке многие уже улеглись на нары, но тут пришли за кавторангом: за утренний инцидент с надзирателем - 10 суток карцера в холоде, на голых досках, а баланда горячая только на третий, шестой и девятый дни. Здоровье на всю жизнь потеряешь. Цезарь разложил свою посылку: масло, колбаса, печенье. А тут вечерняя проверка. Шухов опять Цезарю подсказал, как спрятать лучше, чтобы не забрали. Получил за это два печенья, сахару да кружочек колбасы.
Засыпал Иван Денисович вполне удовлетворенный: выдался сегодня день почти счастливый. Много удач выпало: в карцер не посадили, на Соцгородок не отправили, процентовку хорошо закрыли, Шухов на шмоне не попался, по две порции съел, подзаработал. А главное - не заболел.
В ноябре 1962 года в журнале "Новый мир" была опубликована повесть, тогда еще никому не известного автора, работавшего учителем в рязанской школе, которая называлась "Один день Ивана Денисовича". В ней описывался один день заключенного ГУЛАГа, деревенского мужика Ивана Денисовича Шухова. Так в русской литературе впервые зазвучал голос Александра Исаевича Солженицына.
Еще до выхода "Нового мира" литературная Москва была взбудоражена слухами о новом явлении в русской литературе. 17 ноября 1962 года журнал пошел по подписчикам, а на следующий день появился в продаже. Стотысячный тираж был раскуплен практически мгновенно, в библиотеках читатели записывались в очередь на Солженицына.
После того как "Один день Ивана Денисовича" был переведен на все основные языки мира, он стал не меньшим потрясением для зарубежных читателей.
История первой солженицынской публикации напоминала остросюжетный детектив. Александр Исаевич передал рукопись в редакцию "Нового мира" в ноябре 1961 года через московских друзей. Рассказ был без имени автора и назывался "Щ-854". Редактор отдела прозы Анна Берзер сумела передать рукопись, минуя заместителей, сразу в руки главного редактора Александра Трифоновича Твардовского, сказав при этом: "Лагерь глазами мужика, очень народная вещь".
В редакции Александр Трифонович заявил: "Печатать! Печатать! Никакой цели другой нет. Все преодолеть, до самых верхов добраться, до Никиты... Доказать, убедить, к стенке припереть. Говорят, убили русскую литературу. Черта с два! Вот она, в этой папке с завязочками. А он? Кто он? Никто еще не видел…".
Десять месяцев боролся Твардовский за то, чтобы опубликовать рассказ. В результате ему удалось убедить Хрущева дать разрешение на публикацию. 12 октября 1962 года под давлением Никиты Сергеевича Президиум ЦК КПСС принял историческое решение - повесть Солженицына печатать!
Позже сам Александр Исаевич писал о выходе своей повести в "Новом мире" так:
"Если бы не было Твардовского как главного редактора журнала, - нет, повесть эта не была бы напечатана. И если бы не было Хрущева в тот момент - тоже не была бы напечатана. Больше - если бы Хрущев именно в этот момент не атаковал Сталина - тоже бы не была напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году - подобно явлению против физических законов. Как если б, например, предметы стали сами подниматься от земли кверху или холодные камни стали бы нагреваться, накаляться от огня".
Многие письма, приходившие в редакцию "Нового мира", были написаны бывшими узниками ГУЛАГа.
18 ноября исполняется 50 лет со дня публикации повести "Один день Ивана Денисовича" - самого известного, и, по мнению многих, лучшего литературного произведения Александра Солженицына.
Судьба повести отразила российскую историю. В годы хрущевской оттепели она была издана и поднята на щит в СССР, при Брежневе запрещена и изъята из библиотек, а в 1990-х годах включена в обязательную школьную программу по литературе.
6 ноября, в канун юбилея, Владимир Путин принял вдову писателя Наталью Солженицыну, поделившуюся своей озабоченностью по поводу сокращения количества часов, отведенных в школьной программе на изучение литературы.
В телесюжет попали фразы Солженицыной о том, что "без знания истории и литературы человек ходит как хромой" и "беспамятство - это болезнь слабого человека, и слабого общества, и слабого государства". Президент пообещал "поговорить с министерством образования".
Солженицын считается литературным классиком, но, был, скорее, великим историком.
Главный труд, принесший ему мировую славу, "Архипелаг ГУЛАГ" - не роман, а фундаментальное научное исследование, да еще выполненное с риском для жизни. Большинством его литературных произведений сегодня, мягко говоря, не зачитываются.
Но первая проба пера, "Один день", оказалась исключительно удачной. Эта повесть поражает колоритными характерами и сочным языком и разобрана на цитаты.
Автор и его герой
Александр Солженицын, по образованию учитель математики, на войне капитан-артиллерист, в феврале 1945 года был арестован в Восточной Пруссии органами СМЕРШа. Цензура перлюстрировала его письмо другу, воевавшему на другом фронте, содержавшее какое-то критическое замечание о Верховном Главнокомандующем.
Будущий писатель, по его словам, мечтавший о литературе со школьных лет, после допросов на Лубянке получил восемь лет заключения, которые отбывал сначала в московской научно-конструкторской "шарашке", затем в одном из лагерей в Экибастузской области Казахстана. Срок у него закончился в один месяц со смертью Сталина.
Живя на поселении в Казахстане, Солженицын испытал тяжелейшую психологическую травму: у него диагностировали рак. Точно неизвестно, имела ли место врачебная ошибка или редчайший случай исцеления от смертельного недуга.
Есть поверье, что тот, кого хоронили заживо, потом живет долго. Солженицын умер в 89 лет, и не от онкологии, а от сердечной недостаточности.
Image caption Накануне юбилея Владимир Путин встретился с вдовой писателяЗамысел "Одного дня Ивана Денисовича" родился в лагере зимой 1950-1951 годов и был воплощен в Рязани, где автор в июне 1957 года поселился после возвращения из ссылки и работал школьным учителем. Солженицын начал писать 18 мая и закончил 30 июня 1959 года.
"Я в какой-то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги. И даже не надо нагнетать каких-то ужасов, не надо, чтоб это был какой-то особенный день, а - рядовой, вот тот самый день, из которого складываются годы. Задумал я так, и этот замысел остался у меня в уме, девять лет я к нему не прикасался и только через девять лет сел и написал", - впоследствии вспоминал он.
"Писал я его недолго совсем, - признавался Солженицын. - Это всегда получается так, если пишешь из густой жизни, быт которой ты чрезмерно знаешь, и не то что не надо там догадываться до чего-то, что-то пытаться понять, а только отбиваешься от лишнего материала, только-только чтобы лишнее не лезло, а вот вместить самое необходимое".
В одном из интервью в 1976 году Солженицын вернулся к этой мысли: "Достаточно в одном дне все собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет все".
Главным героем Солженицын сделал русского крестьянина, солдата и зэка Ивана Денисовича Шухова.
День от подъема до отбоя сложился для него удачно, и "засыпал Шухов, вполне удоволенный". Трагизм заключался в последней скупой фразе: "Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось..."
Твардовский и Хрущев
Image caption Александр Твардовский был поэтом и гражданиномВстречей с читателями повесть была обязана двум людям: главному редактору "Нового мира" Александру Твардовскому и Никите Хрущеву.
Советский классик, орденоносец и лауреат, Твардовский был сыном раскулаченного смоленского крестьянина и не забыл ничего, что доказал посмертно опубликованной поэмой "По праву памяти".
Солженицын еще на фронте почувствовал в авторе "Теркина" родственную душу. В автобиографической книге "Бодался теленок с дубом" он отметил "крестьянскую деликатность, которая позволяла ему останавливаться перед всякой ложью на последнем миллиметре, нигде этого миллиметра не переступил, нигде! - оттого и вышло чудо!"
"Но за поэтическим значением Твардовского сегодня не то, чтобы забывается, но многим кажется уже не таким существенным его значение как редактора лучшего литературно-общественного журнала прошлого века. Конечно, значение "Нового мира" шире одной публикации Солженицына. Это был мощный просветительский журнал, открывший для нас военную прозу, "деревенщиков", печатавший по возможности лучшие образцы западной литературы. Это был журнал новой критики, которая в отличие от критики 30-х годов не "овец" от "козлищ" отделяла, а говорила о жизни и литературе", - пишет современный историк-литературовед Павел Басинский.
"Два журнала в истории России носят авторское имя - "Современник" Некрасова и "Новый мир" Твардовского. Оба имели одновременно и блистательную, и горько-печальную судьбу. Оба были любимыми, самыми драгоценными детищами двух великих и очень сродственных русских поэтов, и оба же стали их личными трагедиями, самыми тяжелыми поражениями в жизни, несомненно, приблизившими их смерть", - указывает он.
10 ноября 1961 года Солженицын через Раису Орлову, жену своего однокамерника на "шарашке" Льва Копелева, передал рукопись "Одного дня" редактору отдела прозы "Нового мира" Анне Берзер. Он не указал своего имени, по совету Копелева Берзер написала на первой странице: "А.Рязанский".
8 декабря Берзер показала рукопись вышедшему из отпуска Твардовскому со словами: "Лагерь глазами мужика, очень народная вещь".
Твардовский прочитал повесть в ночь с 8 на 9 декабря. По его словам, лежал в постели, но был до того потрясен, что встал, надел костюм и продолжил чтение сидя.
"Сильнейшее впечатление последних дней - рукопись А. Рязанского (Солженицына)", - записал он в дневнике.
Эту повесть обязан прочитать каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза Анна Ахматова
11 декабря Твардовский телеграфировал Солженицыну, попросив его приехать в Москву как можно скорее.
Уже на следующий день состоялась первая встреча автора с редакцией "Нового мира". Солженицын считал свое произведение рассказом и изначально озаглавил "Щ-854. Один день одного зэка". "Новомирцы" предложили слегка изменить название и "для весомости" считать рассказ повестью.
Твардовский показал рукопись Чуковскому, Маршаку, Федину, Паустовскому, Эренбургу.
Корней Чуковский назвал свой отзыв "Литературное чудо": "Шухов - обобщенный характер русского простого человека: жизнестойкий, "злоупорный", выносливый, мастер на все руки, лукавый - и добрый. Родной брат Василия Теркина. Рассказ написан ЕГО языком, полным юмора, колоритным и метким".
Твардовский понимал цензурную непроходимость "Ивана Денисовича", но накануне XXII съезда КПСС, на котором Хрущев готовился провести решение о выносе Сталина из Мавзолея, почувствовал, что момент наступил.
6 августа он передал помощнику Хрущева Владимиру Лебедеву рукопись и сопроводительное письмо, в котором были слова: "Имя автора до сих пор никому не было известно, но завтра может стать одним из замечательных имен нашей литературы. Если Вы найдете возможность уделить внимание этой рукописи, я буду счастлив, как если бы речь шла о моем собственном произведении".
По некоторым данным, Твардовский вручил копию также зятю Хрущева Алексею Аджубею.
15 сентября Лебедев сообщил Твардовскому, что Хрущев повесть прочитал, одобрил и распорядился представить в ЦК 23 экземпляра рукописи для всех членов руководства.
Вскоре состоялось какое-то очередное партийно-литературное совещание, один из участников которого заявил, что не понимает, как вещь, подобная "Ивану Денисовичу", может кому-то нравиться.
"Я знаю, по крайней мере, одного человека, который прочитал, и ему понравилось", - ответил Твардовский.
Если бы не было Твардовского как главного редактора журнала, повесть эта не была бы напечатана. И если бы не было Хрущева в тот момент - тоже не была бы напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году, подобно явлению против физических законов Александр Солженицын
Вопрос о публикации обсуждался, ни много, ни мало, на Президиуме ЦК. 12 октября, за пять дней до открытия XXII съезда, решение было принято.
18 ноября номер "Нового мира" с повестью был отпечатан и начал распространяться по стране. Тираж составлял 96900 экземпляров, но, по указанию Хрущева, был увеличен на 25 тысяч. Через несколько месяцев повесть была переиздана "Роман-газетой" (700 тысяч экземпляров) и отдельной книгой.
В интервью Би-би-си к 20-летию выхода "Одного дня Ивана Денисовича" Солженицын вспоминал:
"Совершенно ясно: если бы не было Твардовского как главного редактора журнала - нет, повесть эта не была бы напечатана. Но я добавлю. И если бы не было Хрущева в тот момент - тоже не была бы напечатана. Больше: если бы Хрущев именно в этот момент не атаковал Сталина еще один раз - тоже бы не была напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году, подобно явлению против физических законов".
Солженицын считал большой победой то, что его повесть впервые вышла в СССР, а не на Западе.
"По реакции западных социалистов видно: если б ее напечатали на Западе, да эти самые социалисты говорили бы: все ложь, ничего этого не было. Только потому у всех отнялись языки, что это напечатано с разрешения ЦК в Москве, вот это потрясло", - заявил он Би-би-си.
Редакторы и цензоры выставили ряд замечаний, с частью которых автор согласился.
"Самое смешное для меня, ненавистника Сталина, - хоть один раз требовалось назвать Сталина как виновника бедствий. И действительно - он ни разу никем не был в рассказе упомянут! Это не случайно, конечно, у меня вышло: мне виделся советский режим, а не Сталин один. Я сделал эту уступку: помянул "батьку усатого" один раз", - вспоминал он.
Неофициально Солженицыну говорили, что повесть стала бы значительно лучше, если бы он сделал своего Шухова не невинно пострадавшим колхозником, а невинно пострадавшим секретарем обкома.
Критиковали "Ивана Денисовича" и с противоположных позиций. Варлам Шаламов считал, что Солженицын в угоду цензорам приукрасил реальность, и особенно возмущался неправдоподобным, по его мнению, эпизодом, в котором Шухов испытывает радость от своего подневольного труда.
Солженицын сразу сделался знаменитостью.
Можно жить "лучше и веселее", когда на тебя работают условные "зэки". Но когда вся страна увидела этого "зэка" в лице Ивана Денисовича, она протрезвела и поняла: так жить нельзя! Павел Басинский, историк-литературовед
"Со всей России как взорвались письма ко мне, и в письмах люди писали, что они пережили, что у кого было. Или настаивали встретиться со мной и рассказать, и я стал встречаться. Все просили меня, автора первой лагерной повести, писать еще, еще описать весь этот лагерный мир. Они не знали моего замысла и не знали, сколько у меня уже написано, но несли и несли мне недостающий материал. Так я собрал неописуемый материал, который в Советском Союзе и собрать нельзя, - только благодаря "Ивану Денисовичу". Так что он стал пьедесталом для "Архипелага ГУЛАГа", - вспоминал он.
Некоторые писали на конвертах: "Москва, журнал "Новый мир", Ивану Денисовичу", - и почта доходила.
Накануне 50-летия публикации повести ее переиздали в виде двухтомника: в первую книжку вошла она сама, а во вторую - письма, полвека пролежавшие под спудом в архиве "Нового мира".
"Публикация в "Современнике" "Записок охотника" Тургенева объективно приблизила отмену крепостного права. Потому что можно еще продавать условных "крепостных", но продавать Хоря и Калиныча, как свиней, согласитесь, уже невозможно. Можно жить "лучше и веселее", когда на тебя работают условные "зэки". Но когда вся страна увидела этого "зэка" в лице Ивана Денисовича, она протрезвела и поняла: так жить нельзя!" - писал Павел Басинский.
Редакция номинировала "Один день Ивана Денисовича" на Ленинскую премию. "Литературным генералам" было неудобно критиковать содержание книги, которую одобрил сам Хрущев, и они придрались к тому, что раньше высшей награды удостаивались исключительно романы, а не "произведения малых форм".
Бодание с дубом
После снятия Хрущева задули другие ветры.
5 февраля 1966 года партийный босс Узбекистана Шараф Рашидов направил в политбюро записку, в которой отдельно упомянул Солженицына, назвав его "клеветником" и "врагом нашей замечательной действительности".
"Ведь на самом деле, товарищи, никто до сих пор не выступил с партийных позиций по поводу книги Ивана Денисовича", - возмущался Брежнев, перепутав героя и автора.
"Когда стоял у руководства Хрущев, нанесен нам огромнейший вред в идеологической работе. Мы развращали интеллигенцию. А об Иване Денисовиче сколько мы спорили, сколько говорили! Но он поддерживал всю эту лагерную литературу!" - заявил Михаил Суслов.
Солженицыну давали понять, что он может вписаться в систему, если забудет про "тему репрессий" и станет писать о жизни деревни или еще о чем-нибудь. Но он продолжил тайно собирать материалы для "Архипелага ГУЛАГ", за несколько лет встретившись примерно с тремястами бывшими лагерниками и ссыльными.
Даже диссиденты в то время требовали соблюдения прав человека, но не замахивались на советскую власть как таковую. Акции проводились под лозунгом: "Уважайте вашу конституцию!"
Солженицын первым, в "Одном дне" косвенно, а в "Архипелаге" прямо, заявил, что дело не только в Сталине, что коммунистический режим был преступным с момента возникновения и остается таковым, что над "ленинской гвардией", по большому счету, свершилась историческая справедливость.
У Солженицына была своя судьба, он не хотел, да и объективно не мог пожертвовать "Архипелагом" даже ради Твардовского Павел Басинский
По мнению ряда исследователей, Солженицын в одиночку одержал историческую победу над всемогущим советским государством. В партийном руководстве было немало сторонников официального пересмотра решений XX съезда и реабилитации Сталина, но публикация "Архипелага" в Париже в декабре 1973 года стала такой бомбой, что вопрос предпочли оставить в подвешенном состоянии.
В СССР кампания против Солженицына приобрела беспрецедентный характер. Со времен Троцкого пропагандистская машина не боролась с таким размахом против одного человека. Газеты изо дня в день публиковали письма "советских писателей" и "простых трудящихся" с лейтмотивом: "Я не читал этой книги, но глубоко ей возмущен!"
Оперируя вырванными из контекста цитатами, Солженицына обвиняли в симпатиях к нацизму и приклеили ему ярлык "литературный власовец".
На многих граждан это произвело действие, обратное желаемому: значит, не та стала советская власть, если человек, находясь в Москве, открыто заявляет, что она ему не нравится, и до сих пор жив!
Родился анекдот: в энциклопедии будущего в статье "Брежнев" будет написано: "политический деятель эпохи Солженицына и Сахарова".
Вопрос, что делать с неуправляемым писателем, долго обсуждался на самом высоком уровне. Премьер Алексей Косыгин требовал дать ему лагерный срок. Министр внутренних дел Николай Щелоков в записке Брежневу призывал "не казнить врагов, а душить их в объятиях". В конце концов, возобладала точка зрения председателя КГБ Юрия Андропова.
12 февраля 1974 года Солженицын был арестован, а на следующий день лишен гражданства и "выдворен за пределы СССР" (посажен в самолет, вылетавший в ФРГ).
За всю историю Советского Союза это экзотическое наказание применялось лишь дважды: к Солженицыну и Троцкому.
Вопреки распространенному мнению, Нобелевскую премию по литературе Солженицын получил не за "Архипелаг ГУЛАГ", а раньше, в 1970 году, с формулировкой: "За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы".
Вскоре после этого все издания "Одного дня Ивана Денисовича" были изъяты из библиотек. Сохранившиеся на руках экземпляры стоили на черном рынке 200 рублей - полторы месячные зарплаты среднего советского трудящегося.
В день изгнания Солженицына специальным приказом Главлита все его произведения запретили официально. Запрет был отменен 31 декабря 1988 года.
Суслов высказался в том духе, что если снять его с работы немедленно, "он сейчас уйдет героем".
Твардовскому принялись создавать невыносимые условия и изводить придирками. "Новый мир" перестали выписывать армейские библиотеки - это был сигнал, всем понятный.
Завотделом культуры ЦК Василий Шауро заявил председателю правлению Союза писателей Георгию Маркову: "Все разговоры с ним и ваши действия должны подталкивать Твардовского к уходу из журнала".
Твардовский много раз обращался к Брежневу, министру культуры Петру Демичеву и другим начальникам, прося прояснить его положение, но получал уклончивые ответы.
В феврале 1970 года измученный Твардовский сложил с себя редакторские полномочия. Вскоре после этого у него обнаружили рак легкого. "Команда "Нового мира" после его ухода была разогнана.
Солженицына впоследствии упрекали в том, что он, отказавшись от компромисса, "подставил" Твардовского и "Новый мир", которые так много для него сделали.
По мнению Павла Басинского, "у Солженицына была своя судьба, он не хотел, да и объективно не мог пожертвовать "Архипелагом" даже ради Твардовского".
В свою очередь, Солженицын в изданной в 1975 году на Западе книге "Бодался теленок с дубом" воздал должное Твардовскому, но раскритиковал остальных "новомирцев" за то, что они, как он считал, "не оказали мужественного сопротивления, не пошли на личные жертвы".
По его словам, "гибель "Нового мира" была лишена красоты, поскольку не содержала даже самой малой попытки публичной борьбы".
"Невеликодушие его памяти меня ошеломило", - написал в переправленной за границу статье бывший заместитель Твардовского Владимир Лакшин.
Вечный диссидент
Находясь в СССР, Солженицын в интервью американскому телеканалу Си-би-эс назвал современную историю "историей бескорыстной щедрости Америки и неблагодарности всего мира".
Однако, поселившись в штате Вермонт, он не стал петь дифирамбы американской цивилизации и демократии, а принялся критиковать их за материализм, бездуховность и слабость в борьбе против коммунизма.
"Одна из ваших ведущих газет после конца Вьетнама на целую страницу дала заголовок: "Благословенная тишина". Врагу не пожелал бы я такой благословенной тишины! Мы уже сейчас слышим голоса: "Отдайте Корею, и будем жить тихо". Отдайте Португалию, отдайте Израиль, отдайте Тайвань, отдайте еще десять африканских стран, дайте только нам возможность спокойно жить. Дайте возможность нам ездить в наших широких автомобилях по нашим прекрасным дорогам. Дайте возможность нам спокойно играть в теннис и гольф. Дайте спокойно нам смешивать коктейли, как мы привыкли. Дайте нам видеть на каждой странице журнала улыбку с распахнутыми зубами и с бокалом", - заявил он в одном публичном выступлении.
В результате на Западе многие не то чтобы полностью охладели к Солженицыну, но начали относиться к нему как к чудаку со старомодной бородой и излишне радикальными взглядами.
После августа 91-го большинство политэмигрантов советского периода приветствовали перемены в России, стали охотно наезжать в Москву, но жить предпочли на комфортабельном стабильном Западе.
Image caption Солженицын на думской трибуне (ноябрь 1994 года)Солженицын, один из немногих, вернулся на родину.
Свой приезд он обставил, по выражению ироничных журналистов, как явление Христа народу: прилетел во Владивосток и отправился через всю страну на поезде, в каждом городе встречаясь с гражданами.
Без эфира и ордена
Надежда стать национальным пророком наподобие Льва Толстого не сбылась. Россияне были озабочены текущими проблемами, а не глобальными вопросами бытия. Общество, хлебнувшее информационной свободы и плюрализма мнений, не склонно было принимать кого-либо в качестве непререкаемого авторитета. Солженицына уважительно выслушивали, но следовать его указаниям не спешили.
Авторскую программу на российском телевидении вскоре закрыли: по мнению Солженицына, руководствуясь политическими соображениями; по словам телевизионщиков, потому что он начал повторяться и потерял рейтинг.
Писатель принялся критиковать российские порядки так же, как критиковал советские и американские, и отказался принять орден Андрея Первозванного, которым его наградил Борис Ельцин.
При жизни Солженицыну адресовали упреки в мессианстве, тяжеловесной серьезности, завышенных претензиях, высокомерном морализаторстве, неоднозначном отношении к демократии и индивидуализму, увлечении архаичными идеями монархии и общины. Но, в конце концов, каждый человек, а солженицынского масштаба и подавно, имеет право на свое нетривиальное мнение.
Все это ушло в прошлое вместе с ним. Остались книги.
"И уже совершенно неважно, будет включен "Архипелаг ГУЛАГ" в обязательную школьную программу или не будет, - написал в канун юбилея политобозреватель Андрей Колесников. - Потому что абсолютно свободный Александр Солженицын все равно уже вошел в необязательную вечность".