Библейская легенда о лазаре преступление и наказание. Анализ эпизода чтения евангелия о Воскрешении Лазаря в романе «Преступление и наказание»

Воскрешение Лазаря
(Роман «Преступление и Наказание»)

19-й век – век расцвета различных теорий и философий. На Западе сформировалась философия эгоцентризма, основу которой сформулировал Макс Штирнер в своей книге «Единственный и его достояние», широко обсуждавшаяся в русском интеллигентном обществе.
«Не ищите свободы, - декларировал Штирнер, - ищите себя самих, станьте эгоистами; путь каждый из вас станет всемогущим «я»…
Я сам решаю, имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права… Я… сам создаю себе цену и сам назначаю её…
Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никакой власти в мире… Наслаждение жизнью – вот цель жизни… Каков человек, таково и его отношение ко всему. «Как ты глядишь на мир, так и он глядит на тебя…»
Вывод, который я делаю, следующий: не человек мера всему, а «я» - эта мера…»
Именно этот трактат послужил основой теории Раскольникова. Сия теория в целом есть теория своеволия: «Право имею!» - равно как и теория другого персонажа Достоевского – идейного самоубийцы Кириллова. Для Кириллова своеволие, доказательство собственного «человекобожия» заключается в убийстве себя. Для Раскольникова – в убийстве другого человека. Великий человек вправе пролить кровь во имя высших целей! Сколько таких самозваных «наполеонов» даст миру век 20-й… Но зарождалась эта болезнь в 19-м, и симптомы её сразу же уловил Достоевский.
Надо сказать, что Фёдор Михайлович в совершенстве проник в душу своего героя, вжился в его образ. По ночам он ходил по кабинету и вслух проговаривал монологи Раскольникова. Он говорил так страстно, что слуга, остававшийся с ним на ночь на случай припадка эпилепсии, отказался от этой обязанности, заявив, что «барин не в себе и, кажется, кого-то убил, какую-то старуху…»
Обратимся же к личности Родиона Романовича Раскольникова. Молодой человек с амбициями, наделённый от природы подвижным умом, оказывается в чужом городе, где он никому не нужен, сама атмосфера которого давит его, где ростовщик господствует надо всеми. Оказывается в нищете, больно язвящей его гордую душу (уж это-то Достоевский знал по себе), в сознании, что единственные дорогие ему люди, мать и сестра, приносят себя ему в жертву. Что может быть нестерпимее? Часто Родион сидит в своей душной комнатушке, похожей на гроб, и в воспалённом и отчаявшемся сознании его рождается навязчивая идея об особенных людях, которым всё дозволено… Нищий студент примеряет на себя одежды Наполеона: «Вошь ли я, или человек? Тварь ли я дрожащая, или право имею?!»
Собственно, нет ничего удивительного в появлении этой идеи. Вспомним ещё раз, какое время наступало тогда в России. Через какие-то пятнадцать лет революционером-народником будет убит Император Александр-Освободитель. Среди народников также было много студентов, страстно рвущихся из пут отведённой им судьбой серой и обыденной жизни. Лучшим средством выпрыгнуть из собственных биографий было преступление. Своеволие. Один выстрел – и ты в истории! Культ разрушения овладевал душами. Дух бунта. Бунта против Бога, против основ мирозданья.
Показательно, что Родион решается на своё страшное дело, можно сказать, из лучших побуждений. Старухиными деньгами он надеется помочь не только себе, сестре, матери, но и другим несчастным. Ведь Раскольников, несмотря ни на что, остаётся чуток к чужой беде. Вспомним, как отдал он последние деньги жене Мармеладова, вовсе посторонней ему. Но оправдывает ли цель средства?.. Душа Родиона расколота надвое: с одной стороны это человек, страдающий и сострадающий, щедрый и желающий блага, а, с другой, в его истерзанном сердце поселился уже кто-то новый, кто-то, кто начинает руководить им и диктовать безумные идеи.
Расплата за содеянное наступает почти сразу. Душа Раскольникова не может вынести груза совершённого злодеяния, груза этой страшной тайны. Он сторонится родных, он не может вынести их присутствия, точно они обличают его. Ему нужно излить кому-то душу, и для этого он избирает Сонечку Мармеладову, оттого, что она тоже преступила, значит, способна простить и понять… Сам же Раскольников сознаётся, что «слёз её просить» пришёл. И Сонечка… жалеет его. И жалость эта, любовь её смогли дать толчок к воскрешению погибшей души Раскольникова, подобно тому, как был воскрешён из гроба Лазарь… Видимо, нужно было метущейся раскольниковской душе прежде умереть, чтобы воскреснуть затем в подлинной чистоте своей!
Весь роман «Преступление и наказание» построен на принципе двойников. Большинство персонажей, в той или иной степени, являются двойниками Раскольникова, через которых раскрывается более зримо он сам, а потому обратимся к ним.
«Надобно, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти…» - говорит Мармеладов Раскольникову. Непременно так! Человеку нужно место, куда б не только мог прийти он, но где бы его выслушали со вниманием, осудили, быть может, но и пожалели бы, простили бы… Человек ведь не зверь дикий и в одиночку существовать не может.
Мармеладов – человек опустившийся и пропащий, сам себя презирающий. Но ведь и есть же в нём ещё остаток совести! Ведь и сам же он страдает! Но и, осудив себя бесповоротно, душа его жаждет прощения, ищет его, стучится в каждую дверь, заглядывает в безучастные лица людей и вопиет к ним: «Се человек! Я брат твой! Я подлец и ничтожество, но я человек!»
Может быть, нет на свете ничего тяжелее, чем сознание того, что идти некуда, не к кому, что никому не нужен ты, никому от тебя пользы нет, а только вред, никто не ждёт тебя и всякому ты лишь в тягость. Невыносимо таковое себя сознание! И равнодушие убивает…
Покарай да и пожалей за тем! Мармеладову не столь страшны побои и ругань жены, сколь молчание её да смиренный образ Сонечки. Сознание неискупленной вины страшно. И эта боль требует быть высказанной. И Мармеладов раскрывает душу Раскольникову. Почему бы именно ему? Или душу родственную почувствовал? Ведь пройдёт немного времени, и нищий этот студент совершит преступление не менее страшное (мысленно он уже свершил его). И тогда сознание себя изгоем, неудержимое желание вернуться к людям станет толкать его идти куда-то, к кому-то, чтобы выговориться… И пойдёт он к дочери Мармеладова всё с тем же неосознанным желанием: осуди да и пожалей затем!
Мармеладов один из двойников Раскольникова. Только ему, в отличие от Родиона, так и недостанет сил встать на путь искупления…
Другим двойником является Свидригайлов. Здесь тоже преступление и мука отчуждения, подсознательное понимание себя, как существа, выпавшего из общества, из очерченного круга, мука неприкаянности и бесприютности, невозможности высказаться. Эту муку лучше всего сформулировала Соня, обращаясь к Раскольникову: «Ну как же, как же без человека-то прожить! (…) Замучаешься!» Свидригайлов, приехав в Петербург, делает слабые попытки объясниться с Дуней, но у него не выходит и этого. Свидригайлов – крайняя, последняя стадия распада личности, гибели души. Оттого он, единственный, совершает грех самый страшный – самоубийство. Примечательно, что прежде чем застрелиться, Свидригайлов произносит: «Скажите, что в Америку уехал…» Для Фёдора Михайловича таковой отъезд был синонимом самоубийства духовного.
Любопытно, что в 19-м веке актёры обращались за помощью к двум святым – Родиону и Парфирию. И это очень важно для понимания спора Раскольникова с Парфирием Петровичем. Тут не конфликт двух противоположных мировоззрений. Тут – игра. Поединок двух таланливейших актёров, не по профессии, но по сути, двух тонких психологов, хорошо чувствующих друг друга. В этом актёрстве их духовное родство. И Парфирию Петровичу оно, пожалуй, даже более свойственно, нежели взвинченному и болезненному Раскольникову. Он исполняет свою роль, не волнуясь, играя со своим противником, как кот с мышью, зная точно: он от него психологически сбежать не может. Таким образом спор этих двух персонажей есть своеобразный спектакль, когда как подлинный конфликт, конфликт идейный разворачивается между Раскольниковым и Сонечкой Мармеладовой. Фактически, она – единственный оппонент его во всём романе, единственная противоположность.
Сонечка - другая грань преступления. Она тоже преступила, но мотивы её обратны. Если преступления всех прочих вызваны гордынею, слабостью, эгоизмом, то её падение происходят по причинам противоположным: смирения, силы духа и жертвенности. Соня в своём преступлении не разрушается, но возвышается. Она, подобно отцу своему, всецело сознаёт грех свой и презирает себя. Но она сильна, ибо душа её сохранилась в чистоте. Все скорби Соня переносит смиренно, не теряя веры в Бога («Бог не попустит!»), в его справедливость. А ведь и ей приходила мысль покончить всё разом! Остановило сознание долга перед больной мачехой и её детками. «С ними-то что будет?» Не для себя живёт Соня, но для других, забывает себя ради них и приносит себя им в жертву. Не тут ли подлинное величие души? Здесь не теория лукавого разума, но одно лишь живое сострадание чистого сердца.
Соня – антипод Раскольникова. Она – его воплотившаяся совесть, и оттого так интересен разговор их, судьбоносный для обоих: спор мёртвой идеи и живой души.
Раскольников чувствует всю высоту Сонечки и неслучайно говорит ей, что сестре своей честь оказал, посадив её рядом с Мармеладовой, неслучайно становится перед ней на колени и целует ей ногу, хотя и говорит:
- Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился.
Но и Сонечку пытается обратить Раскольников в свою веру:
- …Надо же, наконец, рассудить серьезно и прямо, а не по-детски плакать и кричать, что бог не допустит! Та не в уме и чахоточная, умрет скоро, а дети? Разве Полечка не погибнет? Неужели не видала ты здесь детей, по углам, которых матери милостыню высылают просить? Я узнавал, где живут эти матери и в какой обстановке. Там детям нельзя оставаться детьми. Там семилетний развратен и вор. А ведь дети - образ Христов: "Сих есть царствие божие". Он велел их чтить и любить, они будущее человечество… (…)
Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя! Что? Не понимаешь? После поймешь... Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!
(…)
- Представьте себе, Соня, что вы знали бы все намерения Лужина заранее, знали бы (то есть наверно), что через них погибла бы совсем Катерина Ивановна, да и дети; вы тоже, впридачу (так как вы себя ни за что считаете, так впридачу). Полечка также... потому ей та же дорога. Ну-с; так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне? То как бы вы решили: кому из них умереть?
Но Соня не поддаётся на эту человеческую «правду», человеческим умом вымышленную справедливость:
- Зачем вы спрашиваете, чему быть невозможно? Я божьего промысла знать не могу... И к чему вы спрашиваете, чего нельзя спрашивать? К чему такие пустые вопросы? Как может случиться, чтоб это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому жить, кому не жить?
И Раскольников сдаётся и рассказывает Соне о своём страшном злодеянии. И что же? Сонечка бросается к нему, обнимает его и… жалеет его:
- Что вы, что вы это над собой сделали! Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!
- Так не оставишь меня, Соня? – с надеждой спрашивает Раскольников.
- Нет, нет; никогда и нигде! За тобой пойду, всюду пойду! О господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя прежде не знала! Зачем ты прежде не приходил? О господи!
- Вот и пришел.
- Теперь-то! О, что теперь делать!.. Вместе, вместе в каторгу с тобой вместе пойду!
Но тут в Раскольникове снова просыпается бунтарь. Он не желает идти на каторгу, он не чувствует себя виновным. Он вновь пытается разъяснить Соне свою теорию:
- Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь! У меня тогда одна мысль выдумалась, в первый раз в жизни, которую никто и никогда еще до меня не выдумывал! Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту! Я... я захотел осмелиться и убил... я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина!
И Соня мгновенно понимает истинную причину не только раскольниковской теории, но всех других, ей сродных:
- От бога вы отошли, и бог вас поразил, дьяволу предал!.. Экое страдание! – и наставляет отступника на путь спасения: - Встань! Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: "Я убил!" Тогда бог опять тебе жизни пошлет. Страдание принять и искупить себя им, вот что надо.
«Встань и иди!» - вот, фактически, напутствие Сони, им, и своим состраданием и прощением спасает она гибнущую душу Раскольникова.

И ещё немаловажная часть романа «Преступление и Наказание» - сны Раскольникова. Вспомним один из них, к ужасу нашему, всё более и более становящийся повседневной реальностью нашей жизни:
«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса…»

«…из кабака выходят с криками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные большие такие мужики в красных и синих рубашках, с армяками в накидку. «Садись, все садись! – кричит один, ещё молодой, с толстою такой шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, - всех довезу, садись!» (…)
- Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобылёнку в таку телегу запряг!
(…)
- Садись, всех довезу! – опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берёт вожжи и становится на передке во весь рост. – Гнедой даве с Матвеем ушёл, - кричит он с телеги, - а кобылёнка эта, братцы, только сердце моё надрывает: так бы, кажись, её и убил, даром хлеб ест! Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдёт! – И он берёт в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.
(…)
- Она вскачь-то уж десять лет поди не прыгала.
- Запрыгает!
- Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, заготовляй!
- И то! Секи её!
Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и ещё можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную. Она в кумачах с бисером, на ногах коты, щёлкает орешке и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака ледащая кобылёнка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздаётся: «ну!», клячонка дёргает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трёх кнутов, сыплющихся на неё, как горох. (…)
- Садись! Все садись! – кричит Миколка, - всех повезёт. Засеку! – И хлещет, хлещёт, и уже не знает, чем бить от остервенения».
Каждый раз, перечитывая этот эпизод из романа «Преступление и наказание» внутренне содрогаешься. И на месте этой лошадёнки вдруг явственно видна вся Россия. А мужики в красных и синих рубашках – ни есть ли это вся та озверевшая от вседозволенности шваль, завладевшая всем без исключения? Величайшим пророком был Фёдор Михайлович! Предсказал всё в точности. Пришёл пьяный, красномордый мужик, запряг лошадёнку в несдвигаемую телегу, посадил в неё приспешников своих и взревел:
- Моё добро! Засеку! Всех повезёт!
А жирующая, осатаневшая толпа в телеге гогочет, подзуживает его:
- Топором её, чего! Покончить с ней разом!
И хлещут кнутами, и шумят, и злятся, что всё никак не упадёт она…
- Моё добро! Что хочу, то и делаю!
- По морде её! По глазам секи, по глазам! – беснуются.
И шатается кобылёнка под градом ударов, а на неё уж оглоблю тащат… И подогнулись уже ноги, но стоит ещё, упрямо, не падает…
- Живуча! – злобствуют.
Да, живуча… Сначала тех, что в красных рубашках тащила из последних сил, а теперь, вот, и синие подоспели… Кто из них страшнее, ещё вопрос… Наверно, одинаково страшны и те и другие. Из одного теста леплены, одному господину служат!
- Сейчас беспременно падёт, братцы, тут ей и конец! – орут.
Кровью обливается лошадёнка, а народ кругом безмолвствует, лишь головами покачивает.
- Креста на тебе нет!
Выдюжит ли наша кобылёнка, или добьют её, как «раскольниковском сне»? «Он стоит, как будто жалея, что уж некого больше бить». Будут ли пророческими и эти строки великого писателя и провидца? Остаётся только надеяться, что нет… Ведь пока, что трепыхается савраска из последних сил…
- Папочка, папочка, что они делают?!

Примечание: Любопытно что на то время, когда был написан роман «Преступление и наказание» пришлось громкое дело студента Данилова, убившего ростовщика. Этот деятель, в отличие от Раскольникова, угрызений совести не испытывал. Роман был завершён лишь немного раньше реального преступление и в какой-то степени предугадал его.

Материал состоит из урока для 10 класса и презентации (13 слайдов).

В ходе урока анализируется эпизод "Первый визит Раскольникова к Соне", на уроке звучит притча о воскрешении Лазаря, объясняется явление юродства на Руси (на примере образа Ксении Петербургской). Рефреном проходит цитата из первого послания к Коринфянам: "Любовь долготерпит, милосердствует...всё переносит..." С этой позиции трактуются образы Лизаветы и Сони. Религия в «Преступлении и наказании» является способом разрешения нравственных проблем, христианское смирение Сонечки Мармеладовой разрушает индивидуализм (эгоизм) Родиона Раскольникова и направляет его на путь искупительного страдания.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Чтобы пользоваться предварительным просмотром презентаций создайте себе аккаунт (учетную запись) Google и войдите в него: https://accounts.google.com

Подписи к слайдам:

Тема: «…вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». Любовь долготерпит, милосердствует…всё переносит… Первое послание к Коринфянам св. ап. Павла (гл.13)

Соня Мармеладова «Прощаются грехи её многие за то, что возлюбила она многое…» (Библия)

Исцеление расслабленного в Капернауме «А Раскольников пошёл прямо к дому на канаве, где жила Соня…где живёт Капернаумов портной». «Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: «Господи! Слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает». Иисус говорит ему: «Я приду и исцелю его»…Он исцелил всех больных…Он взял на себя немощи наши и понёс болезни». (Мф.,8) милосердное исцеление прощение грехов попрание гордыни

«Любовь долготерпит, милосердствует… всё переносит…»

«Наконец подошёл к ней; глаза его сверкали. Он взял её обеими руками за плечи и прямо посмотрел в её плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал её ногу. Что вы, что вы? Передо мной! – пробормотала она, побледнев, и больно-больно сжало ей сердце. Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился…»

«Он понял, до какой чудовищной боли истерзала её…мысль о бесчестном и позорном её положении. Что же поддерживало её? Настоящий разврат ещё не проник ни одною каплей в её сердце: он это видел… - Что же бы я без Бога-то была? - А тебе Бог что за это делает? - Молчите, не спрашивайте! Вы не стоите! – вскрикнула она. «Юродивая, юродивая!» - твердил он про себя.

Ксения Петербургская, святая блаженная, Христа ради юродивая Юро́дство (от слав. «оуродъ», «юродъ» - безумный) - намеренное старание казаться глупым, безумным. Юродивые Христа ради (блаженные) - подвижники, отрекшиеся от привычного благоразумия и образа жизни, терпевшие поношения и гонения, но получившие дары пророчества и чудотворения; «…благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих.» (1 Кор., 1, 21).

«…вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.»

Сцена из Евангелия «Воскрешение Лазаря» «Был же болен некто Лазарь из Вифании…И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Тогда Марфа сказала Иисусу: «Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус говорит ей: «Воскреснет брат твой. Я есмь воскресение и жизнь…». Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: «Смотри, как он любил его». Иисус проходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Марфа говорит ему: «Господи! Уже смердит: ибо четыре дня, как он во гробе». Иисус возвёл очи к небу и сказал: «Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал меня». И возвал громким голосом: «Лазарь! Иди вон.». И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами…Тогда многие из иудеев, видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него.

Число 4 – притча о воскрешении Лазаря Квартира жертвы находится на четвёртом этаже здания; Раскольников прячет вещи во дворе под камень, где строится четырёхэтажный дом; убогая комната Мармеладова находится на четвёртом этаже; полицейская контора расположена на четвёртом этаже этого же здания; чтение про Лазаря происходит через четыре дня после преступления Раскольникова, т.е. через четыре дня после его нравственной смерти. «А те четыре года считаю за время, в которое я был похоронен живой и зарыт в гробу, выход из каторги представлялся мне как светлое пробуждение и воскресение в новую жизнь», - писал Достоевский младшему брату Михаилу.

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт…прибывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше.» Первое послание к коринфянам Св.Ап. Павла, гл. 13

Предварительный просмотр:

Тема урока: «…вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.» (по роману «Преступление и наказание»,

Соня и Раскольников.)

Эпиграф: «Любовь долготерпит, милосердствует…всё терпит…»

Первое послание к Коринфянам.

Цели урока:

Дальнейшее развитие навыка работы с текстом;

Учить анализировать эпизод и делать выводы;

Ход урока

1) Вступительное слово учителя.

Сегодня на уроке мы продолжим изучение романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». «Солнце жизни моей, Федор Достоевский» - писала после смерти мужа Анна Григорьевна Сниткина. Их брак можно назвать по-настоящему счастливым, прожили вместе 15 лет, горячо инежно любили друг друга до последнего дня. А.Г. много помогала Достоевскому: научилась вести все финансовые и издательские дела, окружила его любовью и заботой, стала для него настоящим ангелом-хранителем.

А будет ли у Раскольникова ангел-хранитель?

Что значит имя Соня?

Каков смысл фамилии «Мармеладова»?

Особое место в романах Достоевского принадлежит кротким женщинам. София – мудрость (греч.). У Достоевского мудрость Софии – «смиренномудрие» (сознание своего несовершенства, понимание того, что всё, что тебе дано, дал Господь), кротость.

«Гордым Господь противится, а смиренным дает благодать».

Мармеладова – это семья-фокус, в котором преломлены все несчастья неправильно устроенного эксплуататорского общества, и, «как сладок» этот мир, рисуется горько-иронической фамилией, подобранной Достоевским.

2) Работа с текстом, беседа.

Каковы детали портрета Сони, раскрывающие её натуру, характер? (кроткие голубые глаза и голосок, «безответная она», худенькая, «личико бледненькое»).

Какова судьба Сони?

Во имя чего переступила Соня?

Кто об этом впервые говорит? (Мармеладов).

В рассказе Мармеладова о своей семье мы слышим историю о пришествии Христа: “А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела? И скажет: “Прииди! Я уже простил тебя раз…. Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…” (ч.1, гл.2)

У Достоевского дальше стоит многоточие, а интересно узнать продолжение фразы? Вы догадались, откуда Мармеладов цитирует эти строки? (Из Библии: “Прощаются грехи её многие за то, что возлюбила она многое, а кому мало прощается, тот мало любит”.)

Как вы понимаете слова “возлюбила многое”? Кого “возлюбила” Соня? (Любит людей, и верует в Бога, через эту любовь и веру поднимается до любви к Богу. «Ибо Бог есть любовь».)

3) Анализ эпизода «Первый визит Раскольникова к Соне» (часть 4, гл. 4).

Что понял Раскольников о Соне? (она совершила жертвенный подвиг во имя любви к людям, отцу, детям, Катерине Ивановне, переступив через одну из заповедей – «не прелюбодействуй».). «Любовь всё переносит…»

Почему Раскольников не желает видеть своих родных и в то же время идет к Соне? (Соня для Раскольникова тоже преступница. Не случайно он говорит ей, что давно её выбрал.).

В чьём доме живет Соня? («дом был трёхэтажный, старый и зеленого цвета». Зелёный цвет – цвет возрождения, цвет, дающий надежду на преображение. (Соня в Сибири на каторге с Раскольниковым в зеленом платке). Это дом, где живёт Капернаумов портной. Это имя не однажды встречается в романе. Оно символично.

Слайд «Капернаум»

Имя Капернаум встречается во всех четырех Евангелиях. Оно выступает в связи с такими фактами: милосердное исцеление;

Прощение грехов;

Осеяние светом истины Божией;

Попрание гордыни.

Соня говорит Раскольникову: «Хозяева очень хорошие, очень ласковые…И они очень добрые». «Любовь милосердствует». За исцелением души пришёл Раскольников к Соне.

Для чего же, по мнению Раскольникова, он идёт к Соне? (за поддержкой, оправданием). Соне не дано осуждать преступника, т.к. она себя считает «великой грешницей». Именно поэтому он оказался ей открыт. Не осуждать – это единственный способ понять человека.

Какою предстала перед Раскольниковым Соня? (работа с текстом). («видно было, что в ней ужасно много затронули, когда Раскольников в разговоре коснулся до Катерины Ивановны, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание…выразилось во всех чертах лица её».

Какое сердце умеет сострадать? (только любящее сердце умеет так сострадать. Любовь милосердствует.)

Бесконечное одиночество Раскольникова может быть побеждено, поглощено только таким бесконечным, «ненасытимым страданием».

Но разве с такой жалостью можно жить? Как Соня может так жить?

Раскольников начинает испытывать, что такое жалость Сони, задавать мучительные вопросы про Полечку. (ведь с ней тоже самое будет).

Как же Соня отвечает? (Бог не допустит! Её Бог защитит.)

Слайд «Раскольников поклонился Соне»

«Наконец подошёл к ней; глаза его сверкали. Он взял её обеими руками за плечи и прямо посмотрел в её плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали…Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал её ногу.

Что вы, что вы? Передо мной! – пробормотала она, побледнев, и больно-больно сжало ей сердце.

Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился…»

Как вы думаете, что в этом поклоне Раскольникова? (он отрёкся от своей «теории», не успев об этом и подумать.)

До встречи с Соней он ещё мог думать, что в себе он ошибся, а в «теории» был прав (себя не в тот «разряд» отнёс, но надо, чтоб сами «разряды» были). Теперь же он преклонился перед «всем страданиям человеческим», безразличием «человеческих существ и разрядов». Это самое начало, подступы к воскрешению, не осознанные Раскольниковым.

Перед чем кланяется человек? (кланяется перед святыней, Раскольников в бога не уверовал, но святость человеческого страдания ощутил. Целый переворот в душе, когда чужое, не своё, стало вдруг выше своего настолько, что можно перед ним преклониться.)

Мысль о спасительной силе сострадания и любви кроткая Соня очень твердо ставит перед Раскольниковым и, когда все персонажи уйдут из романа в эпилоге, Соня одна останется с преступником. «Любовь долготерпит…».

Что же помогает Соне не пасть, сострадать? Возлюбить ближнего своего? (Вера в Бога).

Соня осуждена осознать свой позор, она держится покаянного чувства, не допускает осуждения кого бы то ни было. Сострадание, любовь для Сони – вся её жизнь. «вера, надежда, любовь, но любовь из них больше». Раскольников это увидел и понял. Но Соне не поверил, допустить он этого не может («он был уже скептик, он был молод, отвлечён и, стало быть, жесток»).

Почему он отказывается поверить? (она живёт в самой грязи «мира сего», но чувствует как «не от мира сего»: она сострадает, жалеет, любит. Настоящий разврат ни одною каплей не проник в её сердце.)

Раскольников, глядя на Соню, спрашивает упорно: «Как можно ей так жить? Разве так можно, как она?». Найдите в тексте размышления Раскольникова о безумии Сони.

Слайд «Юродивая»

«Он понял, до какой чудовищной боли истерзала её…мысль о бесчестном и позорном её положении. Что же поддерживало её? Настоящий разврат ещё не проник ни одною каплей в её сердце: он это видел…

Что же бы я без Бога-то была?

А тебе Бог что за это делает?

Молчите, не спрашивайте! Вы не стоите! – вскрикнула она.

«Юродивая, юродивая!» - твердил он про себя.

Словарная работа.

Что значит «юродивая»? (безумная Христа ради).

Слайд «св. бл. Ксения Петербугская».

Почему Раскольников называет Соню «юродивой»? (её вера в Бога представляется ему безумием – с мнимой высоты закосневшего в гордыне разума).

Известны ли вам в истории христианства примеры юродства?

Святая блаженная Ксения Петербургская известна великим смирением, подвигом духовной и телесной нищеты, любовью к ближним.

Слайд «…благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих».

И Раскольников видит в Соне спасение своё. Ещё на один шаг ближе стал Раскольников к Соне. Он вдруг признал, что Бог для Сони всё делает. «Так как он на меня уповал (надеялся, верил), то я избавлю его, покрою его, ибо он познал имя моё»

Раскольников берёт книгу с комода – Новый завет, или Евангелие (что значит «радостная, благая весть»).

Откуда у Сони эта книга? (от Лизаветы остался у Сони самый значительный след – «вечная книга». Убитая Лизавета – терпеливица, безгласно и беззащитно принявшая смерть. Лизавета и Соня – «обе юродивые». «…тут и сам станешь юродивым! заразительно!

Справка: «Лизавета была высокая, неуклюжая, робкая и смиренная девка, чуть ли не идиотка, 35 лет, бывшая в полном рабстве у сестры своей Алены Ивановны, работавшая на неё день и ночь, трепетавшая перед ней и терпевшая побои». «Она бога узрит» - сказала о ней Соня Раскольникову».

4) Реализация домашнего задания.

Сцена чтения евангельского сюжета о воскрешении четырёхдневного Лазаря.

Когда человеческих слов не достаёт, чтобы пробиться к сердцу, звучит слово Божие, слово о любви Бога к человеку. Раскольников просит Соню прочитать эту сцену.

Слайд «Воскрешение Лазаря»

Сразу же Соня согласилась читать? Почему не решалась? (ей было тяжело выдавать и обличать всё своё. Он понял, что «чувства эти действительно составляли настоящую и уже давнишнюю тайну её…она и боялась чего-то ужасно, но ей мучительно хотелось прочесть…и именно ему и непременно теперь …»).

Чтение сцены.

Подумайте, какую смысловую нагрузку несет число «4». Привести примеры из текста, в которых есть число «4».

Слайд «Число «4»

Число «4» - число мирового порядка, оно имеет основополагающее значение (есть 4 времени года, 4 Евангелия, 4 стороны света). Чтение про Лазаря происходит через 4 дня после преступления Раскольникова, т.е. через 4 дня после его нравственной, душевной смерти. («есть три вида смерти: телесная, душевная, вечная). Раскольников терпит душевную смерть, т.е. «разлучение благодати Божией от души…».

Прозвучало Божественное слово о величайшем чуде – воскрешении Лазаря после телесной смерти, 4 дня пребывавшего во гробе. Бог из-за любви к Лазарю, к человеку воскресил его. Лазарь не может воскреснуть сам, «человекам это невозможно, Богу же всё возможно». (Мф.19,26)

Историческая справка. Предание говорит, что Лазарь по воскресении своём оставался в живых ещё 30 лет. Был епископом на острове Кипр, где много потрудился в распространении христианства, и там же мирно скончался. В 9 веке святые мощи праведного Лазаря были найдены в городе Китии, где они лежали в земле, в мраморном ковчеге, на котором было написано: «Лазарь четверодневный, друг Христов».

Слово Божие шло из любящего, сострадающего сердца. Оно было обращено к другому человеку, который много чувствовал, перестрадал, стоял на грани, чтобы уверовать. Ведь «любовь милосердствует, долготерпит, всего надеется». Вот и Соня надеется, что Раскольников уверует. «Где двое собраны во имя Мое, там Я посреди них», - говорит Христос.

Открылось ли сердце Раскольникова? (не открылось, как «мечталось Соне. Не уверовал он. «Я о деле пришёл говорить…Мы вместе прокляты, вместе и пойдём!»).

Что же понимает Соня, слыша такие его слова? (он ужасно, бесконечно несчастен). «Остается свобода и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником! Вот цель!» - говорит Раскольников.

5) Заключение .

Чтение Раскольникову сцены из Евангелия о воскрешении Лазаря далеко не случайно.

Будет ли воскрешение Раскольникова? Уверует ли он, как мечтается сострадательному, любящему сердцу Сони?

Слайд «Богородица»

Слайд «Соня и Раскольников».

Об этом нам предстоит ещё узнать в продолжении романа. А пока чтение Евангелия вызывает у Раскольникова взрыв гордыни. Он как будто вмёрз в свой грех, в свою гордыню, в своё преступление, в своё четверодневное небытие – и не может отмерзнуть. Но «любовь долготерпит, милосердствует, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт…вера, надежда, любовь, но любовь из них больше».

Любовь Христа воскрешает Лазаря, а воскресит ли тепло сострадательной любви Сони Мармеладовой потерянную душу Раскольникова?

Домашнее задание.

Анализ сцен «Второй и третий визиты Раскольникова к Соне» (5 часть, 4 глава, 6 часть, 8 глава).

Роман «Преступление и наказание» по праву считается шедевром даже среди пяти великих романов Ф. М. Достоев­ского. Он как бы своеобразный эпицентр его творчества, в нем заложены зерна всех тех идей, что будут подробнее разрабатываться в других его произведениях; другие его романы - словно расходящиеся круги вокруг брошенного в воду камня или словно аура вокруг алмаза - сверхплотного текста «Преступления и наказания». О сверхплотности текста свидетельствует тот факт, что практически все исследователи, пытавшиеся анализировать духовный смысл «Преступления и наказания», переходили к постраничному комментированию. Такова, например, ставшая уже классической работа Г. Мейера «Свет в ночи (О «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения», такова и, наверное, последняя по времени создания работа о. Николая Епишева «Духовно значимые детали в композиции романа Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание”». Практически каждый эпизод романа подлежит нескольким прочтениям, которые не исключают друг друга, но существуют как бы на разных уровнях, в совокупности создавая весь объем текстового пространства. Текст приобретает свойство сверхплотности, очевидно потому, что, как из зародышевого кристалла, вырастает из евангельского текста, по определению сверхплотностью обладающего: в центре «Преступления и наказания» помещен эпизод чтения XI главы Евангелия от Иоанна о воскрешении Лазаря. Евангельский текст как бы формирует вокруг себя структурно сродный себе текст романа.

Характерно, что именно по поводу этого эпизода при публикации романа возникают серьезные разногласия между Достоевским и редакцией «Русского вестника». Для сохранения в тексте обширной евангельской цитаты Достоевский идет на значительные переделки по указаниям редакции, а этого от него обычно почти невозможно было добиться. В письме от 8 июля 1866 года Н. А. Любимову он умоляет: «А теперь до Вас величайшая просьба моя: ради Христа - оставьте все остальное так, как есть теперь. Все то, что Вы говорили, я исполнил, все разделено, размежевано и ясно. Чтению Евангелия придан другой колорит. Одним словом, позвольте мне вполне на Вас понадеяться: поберегите бедное произведение мое, добрейший Николай Алексеевич!»1

Кроме структурных качеств, приобретаемых текстом, сформировавшимся вокруг евангельской цитаты, к рассмотрению которых мы еще вернемся, евангельской же цитатой задаются и смысловые параметры романа, определяется главная тема - и она оказывается не совсем той, что заявлена в заглавии: перед нами роман о воскресении, о том, как совершается воскрешение, о том, в каком случае оно оказывается невозможным. Преступление и наказание - лишь незначительная часть, так сказать, исходные параметры евангельского сюжета, основу которого составляет восстановление растлившейся плоти в новой славе, но эта основа евангельского сюжета оказывается почти за границей сюжета романа, о ней - по­следние, заключительные его строки: «Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомство с новою, доселе неведомою действительностью»; весь же роман посвящен тому тайному, что совершается в пещере с Лазарем, еще не услышавшим зова Христова, и потом - что совершается с ним, этот зов только-только уловившим. Роман «Преступление и наказание» заканчивается в тот момент, когда «вышел умерший» и Иисус сказал: «развяжите его; пусть идет», и последние слова, прочитанные Соней Раскольникову - уже не о романном сюжете, но о воздействии, которое должно быть им оказано на читателей, и недаром эти слова выделены

Достоевским курсивом: «Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него».

Перед нами роман о том, что такое смерть и тление, о том, посредством чего они овладевают человеком, о том, как по-разному развивается этот процесс в трехсоставном человеке: то есть о различном участии в этом процессе или в противодействии ему плоти, души и духа. Перед нами роман о действии греха в человеке. Следствием первого греха, совершенного праотцами, была смерть, растление и гибель плоти, пострадавшей за искусившийся дух, так же как все мироздание в целом пострадало за совершившего грех человека, стало пораженным «семенем тли». И здесь странным образом мы видим, что первоначально задуманный Достоевским роман «Пьяненькие», о котором принято говорить, что он не был написан и даровал «Преступлению и наказанию» «социальный фон», на самом деле - написан и идентичен «Преступлению и наказанию». Только речь идет не о пьянстве как о социальном явлении, даже не о пьянстве как одном из грехов, но о пьянстве греха, растлевающего плоть и помутняющего разум: недаром Раскольникова после совершения преступления неоднократно принимают за пьяного, а Свидригайлов говорит о блудном грехе как о замене пьянства.

Митрополит Сурожский Антоний, говоря о церковных Таинствах, поясняет: «Таинства являются действиями Божиими, совершаемыми в пределах Церкви, в которых Бог Свою благодать дает нам посредством того вещественного мира, в котором мы находимся, который нами предан в рабство, изуродован, сделан порой таким страшным, но который только несет на себе последствия человеческого греха - сам он не грешен. Святой Феодор Студит в одном из своих поучений говорит, что мироздание, в котором мы живем, как бы оно ни потеряло свой путь, - не выбрало ложного пути, а было направлено по этому пути человеком, оторвавшимся от Бога. И он дает такой образ: мироздание в его одичании подобно коню, который скачет, разъяренный, потерявший всякое понятие о том, куда ему скакать и что делать, потому что всадник пьян… Мы опьянели грехом; и тот мир, который мы были призваны вести к его полноте, уже не может ее найти, потому что мы опьянели - не потому, что мир грешен или уродлив»2.

Перед нами один из фундаментальных христианских символов: конь и всадник - человек и мироздание, дух и плоть, - и надо ли говорить о том, что для «Преступления и наказания» этот символ имеет первостепенное значение.

Сны и видения Раскольникова составляют своего рода повесть его духовной жизни, раскрывающуюся в связях снов с происходящими наяву эпизодами романа. Но в самой этой повести выделяется трилогия о теле, душе и духе.

Первый сон Раскольникова - сон о забитой насмерть лошади, от которой хозяин хочет добиться непосильного и невозможного для нее, запрягши ее в воз, наполненный пьяным народом, который ей не свезти. Теснейшая вязь эпизодов текста, где все подхвачено чем-то, все в чем-то отразилось, позволяет применять к «Преступлению и наказанию» многоуровневое истолкование, сходное с экзегезой священных текстов. На примере первого сна мы увидим такое истолкование на всех уровнях (что, естественно, не исключает возможности расширения толкования на каждом уровне). Остальные эпизоды романа неизбежно будут толковаться неполно и выборочно.

Первый уровень - социальный (или исторический). Эпизод с избиением лошади в сне Раскольникова традиционно считается аллюзией на стихотворение Некрасова «О погоде». Причем предполагается, что Достоевский солидаризируется с Некрасовым в отношении к происходящему, то есть в ужасе, жалости, негодовании. Получается, что Достоевский поразился фактом, изображенным в стихотворении Некрасова с потрясающей эмоциональной напряженностью, до такой степени, что счел необходимым продублировать сказанное Некрасовым в своем романе.

Достоевский, конечно, видел подобные сцены наяву, и известно его убеждение, что действительность глубже любого Шекспира; если же он счел нужным так явно «сослаться» на произведение искусства, то, по-видимому, не потому, что поразился отраженным в нем фактом, а потому, что само произведение он увидел как некоторый новый факт бытия, действительно его поразивший.

Этот новый факт заключался, во-первых, в цели, с которой избирались из действительности и собирались соответствующие факты теми, кому надо было определенным образом настроить своих читателей (этот аспект получил отражение скорее в «Братьях Карамазовых», в Ивановой «коллекции» и в том, для чего она собирается: чтобы «бросить ее в лицо» Богу как доказательство несовершенства и мерзости Им созданного мира, причем - сделать это на глазах брата Алеши, которого Ивану необходимо «поставить на свою точку»; стихо­творение «О погоде» включено Иваном в коллекцию; кстати, многие стихи Некрасова написаны в той же манере - как коллекции ужасающих фактов без просвета: «Забытая деревня», «Деревенские новости» и др.); во-вторых - в соотношении происходящего на самом деле и воспринимаемого человеком, определенным образом настроенным. «Некрасовское» восприятие лошади, пытающейся стронуть непосильный воз («некрасовское» - в кавычках, потому что это восприятие читателей Некрасова, а не самого поэта и не его «повествователя» - позиция последнего выражена в следующих строках стихотворения: «Я сердился - и думал уныло://«Не вступиться ли мне за нее?//В наше время сочувствовать мода,//Мы помочь бы тебе и не прочь,//Безответная жертва народа,//- Да себе не умеем помочь!»), лошади, как бы олицетворяющей страдание и несчастье этого мира, его несправедливость и безжалостность, мало того - само существование этой лошади, слабосильной и забитой, - все это факты сна Раскольникова. Бедная савраска, запряженная в огромную телегу, в которую влезла толпа пьяных, - это лишь представление Раскольникова о состоянии мира. А вот что существует на самом деле: «…один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью…».

То, что эта телега на первых страницах «Преступления и наказания» словно выехала из сна Раскольникова, заметил В. Викторович3.

Таким образом, адекватно воспринимается только телега, ее размеры, но не груз и не силы лошади, в эту телегу впряженной. То есть вызов Богу бросается на основании несуществующих несправедливостей, ибо всем дается ноша по силам и никому не дается больше, чем он может снести.

Аналогом лошади из сна является в романе Катерина Ивановна, падающая под грузом не реальных своих бед и забот, которые очень велики, но сносимы (тем более что Бог не отнимает своей руки и когда приходит край - всегда находится помощник: Соня, Раскольников, Свидригайлов), а под грузом бед и забот ею себе романтически примысленных, и именно от этих бед, оскорблений и скорбей, существующих почти только в воспаленном мозгу ее, она в конце концов и гибнет - как «загнанная лошадь». Катерина Ивановна воскликнет про себя: «Уездили клячу!..» И действительно, она лягается, отбиваясь от ужаса жизни из последних сил, как кляча из сна Раскольникова, но удары эти, попав на живых людей вокруг нее, часто бывают столь же сокрушительны, как удары копыт лошадей, раздробивших грудь Мармеладова (взять хотя бы ее поступок с Соней).

В связи со всем сказанным встает вопрос - в какой степени русское революционное движение (я имею в виду искренних его участников) боролось за освобождение народа от реальных тягот и в какой степени эти тяготы «приснились» благородным молодым сердцам - как Раскольникову страдания несчастной савраски. Кажется, Достоевский представлял себе ответ на этот вопрос достаточно ясно.

Второй уровень - моральный. Он раскрывается при сопоставлении имен Миколки из сна и Николая (Миколая)-красильщика. На убийцу Миколку Раскольников кидается с кулачками, чтобы наказать его. Красильщик Николка возьмет на себя грех и вину убийцы Раскольникова, защитив его своим неожиданным «показанием» в самую страшную для него минуту от истязаний Порфирия Петровича и от вынужденного признания. На этом уровне раскрывается заветная мысль Достоевского о том, что все за всех виноваты, что есть только одно истинное отношение к греху ближнего - это взять его грех на себя, взять его преступление и вину на себя - хотя бы на время понести его бремя, чтобы он не пал в отчаянии от непосильной ноши, но увидел руку помощи и дорогу воскресения.

Третий уровень - аллегорический. Здесь разворачивается и дополняется мысль второго уровня: не только все за всех виноваты, но и все перед всеми виноваты. Истязатель и жертва в любой миг могут поменяться местами. В сне Раскольникова молодые, сытые, пьяные, развеселые люди убивают лядащую лошаденку - в романной действительности испитой и измученный Мармеладов гибнет под копытами молодых, сильных, кормленых, ухоженных лошадей. Причем его гибель не менее страшна, чем гибель лошадки: «Вся грудь была исковеркана, измята и истерзана; несколько ребер с правой стороны изломано. С левой стороны, на самом сердце, было зловещее, большое, желтовато-черное пятно, жестокий удар копытом <…> раздавленного захватило в колесо и тащило, вертя, шагов тридцать по мостовой».

Но наиболее важен для понимания смысла романа четвертый уровень - символический, и именно на этом уровне связаны между собою в систему сны Раскольникова. Проснувшись после сна об убийстве лошадки, Раскольников говорит так, как будто отождествляет себя с убивавшими, но дрожит при этом так, как будто все удары, обрушившиеся на несчастную лошаденку, задели его.

«Боже! - воскликнул он, - да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?»

Он дрожал как лист, говоря это».

Пожалуй, разрешение этого противоречия в следующих словах Раскольникова: «Да что же это я! - продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, - ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался?»

«Я себя мучил». Он действительно и «лошаденка», и убийца-Миколка, требующий, чтобы запряженная в непосильную для нее телегу лошадка «вскачь пошла». Это его дух, своевольный и дерзкий, пытается принудить его натуру, его плоть сделать то, чего она не может, что ей претит, против чего она восстает. Он так и скажет: «Ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…» Об этом же говорит Раскольникову и Порфирий Петрович: «Он-то, положим, и солжет, то есть человек-то-с, частный-то случай-с, incognito-то-с, и солжет отлично, наихитрейшим манером; тут бы, кажется, и триумф, и наслаждайся плодами своего остроумия, а он хлоп! да в самом-то интересном, в самом скандалезнейшем месте и упадет в обморок. Оно, положим, болезнь, духота тоже иной раз в комнатах бывает, да все-таки-с! Все-таки мысль подал! Солгал-то он бесподобно, а на натуру-то и не сумел рассчитать. Вон оно, коварство-то где-с!»

Интересно, что эта мысль - о натуре, плоти, противящейся бесовству духа, у Достоевского - и от Пушкина. В стихотворении «Какая ночь, мороз трескучий…» (1827) герой - всадник на коне, опричник, «кромешник удалой»:

Спешит, летит он на свиданье,
В его груди кипит желанье.
Он говорит: «Мой конь лихой,
Мой верный конь! лети стрелой!
Скорей, скорей!..» Но конь ретивый
Вдруг размахнул плетеной гривой
И стал. Во мгле между столпов
На перекладине дубовой
Качался труп. Ездок суровый
Под ним промчаться был готов,
Но борзый конь под плетью бьется,
Храпит, и фыркает, и рвется
Назад.

Здесь как бы в картинку развернуто внутреннее борение человека, и удивительно, что грешить, преступать Божий закон человека побуждает именно дух, а плоть ужасается грехов духа4. Впрочем, старцы часто говорили, что грехи плоти более безопасны, потому что смиряют человека, показывают ему немощь его, а вот грехи духовные воистину ужасны и отвратительны - тем именно, что часто допускают гордиться собою и, значит, вязнуть и вязнуть в этой трясине.

Интересно, что при таком значении слова «конь, лошадь» очень небессмысленно прочитывается и высказывание Амалии Ивановны о погибшем Мармеладове: «…ваш муж пьян лошадь изтопталь» (так, словно пьяная была лошадь). Здесь устремляющаяся к Богу душа (вспомним исповедь-проповедь Мармеладова при первой встрече с Раскольниковым) гибнет, растоптанная насильством греховной плоти, неспособной удержаться от греха пьянства. Отметим, что, точно по слову старцев, Мармеладов смирен своим грехом, а Раскольников «бледным ангелом ходит».

В «Преступлении и наказании» разворачивается целая панорама различных отношений плоти и духа к совершаемому греху. У Мармеладова плоть задавливает дух, у Раскольникова дух истязает несправляющееся тело, заставляя его совершать грех, - своего рода извращение аскезы, в которой тело смиряется и утишается духом, как необъезженный, за­стоявшийся конь умелым всадником.

Характерно также отношение героев к пьянству. Мармеладов предан плотскому греху пьянства - Раскольников и Свидригайлов, которые почти не бывают пьяными по плоти, упоили дух свой пьянством греха. О. Николай Епишев отметил, что когда Свидригайлов идет по Петербургу утром, накануне совершения самоубийства, он видит лежащего вниз лицом «мертво-пьяного человека» - образ духа своего. Интересно, что Раскольников по дороге в контору тоже видит пьяного, и он тоже - образ его духа: «В толпе безобразничал один пьяный: ему все хотелось плясать, но он все валился на сторону. Его обступили. Раскольников протиснулся сквозь толпу, несколько минут смотрел на пьяного и вдруг коротко и отрывисто захохотал».

У Свидригайлова дух словно похоронен в глубинах плоти, герой лишь ею живет - за счет ее ресурсов: сам Аркадий Иванович скажет Раскольникову по приезде: «На одну только анатомию теперь и надеюсь…» Но эти «ресурсы» плоти, эта видимость жизни оказывается лишь процессом тления: разложение ведь тоже своего рода «движение», отчасти напоминающее жизнь (см. рассказ Достоевского «Бобок» - «Дневник писателя 1873 г.»). «В этом разврате, - объясняет Свидригайлов Раскольникову, - по крайней мере, есть нечто постоянное, основанное даже на природе и не подверженное фантазии, нечто всегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, которое и долго еще, и с летами, может быть, не так скоро зальешь. Согласитесь сами, разве не занятие в своем роде? - Чему же тут радоваться? - замечает Раскольников. - Это болезнь, и опасная». Плоть Свидригайлова становится гробом - «повапленным», то есть красивым, украшенным гробом (он ведь очень красивый и хорошо сохранившийся человек, хотя лицо его и напоминает маску), внутри которого мерзость тления души и духа. Свидригайлов словно отступает в границы своей плоти как в некий оплот, куда Богу нет доступа, отгораживается от Него плотскими страстями. Тайна возможности воскрешения - в помещении центра своей личности вовне, в Бога, в ближнего, что на поверхности выглядит как жертва (душу свою положить за други своя), - Лазарь воскресает, потому что он друг Христов. Тайна эта однажды была открыта Свидригайлову, всегда такому собранному, владеющему собой, когда он, почти начиная бредить, обещает Дуне: «Чему вы веруете, тому и я буду веровать. Я все, все сделаю!» Но центр его лично­сти - уже давно сладострастие, оскверняющее его собственную любовь; видя «божественный образ» Дуни (то есть - и видя в Дуне образ Божий) и отдавая себе отчет в том, что он видит (см. его разговор с Раскольниковым, где он говорит о Дуне как о мученице первых веков христианства), он распаляется видом этого же образа, замышляет растление этого образа (именно растление: Свидригайлова «обвиняют» в попытке изнасилования, но он не собирался ее насиловать, он именно желал убедить ее «спасти брата добровольно»), целомудрие Дуни разжигает «уголек» в его крови - и спасения не происходит.

Но самое удивительное, пожалуй, происходит с Соней. В этом случае тело как будто приносится в жертву, закладывается за дух и душу, отдается в жертву греху, становясь в то же время последней плотиной на его пути, тело как будто механически повреждается, оставляя душу чистой и целомудренной. А из истории Лазаря мы знаем, что растлевшаяся плоть - еще не препятствие к воскресению.

Если первый сон Раскольникова на символическом уровне прочитывается как сон о насильстве его духа над плотью, которая понуждается к совершению преступления, то второй сон этой «трилогии» (который, вполне возможно, и не сон вовсе, а видение наяву) прочитывается как истязание его души сразу по совершении преступления. Тело забито духом до полусмерти, до обморока, до вскоре наступившего беспамятства - то есть до временного исшествия души, и характерна фраза, предваряющая сон: «Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же забылся…» Душа - хозяйка тела, та, которой Раскольников, переставший заниматься насущными своими делами, занятый только играми своего духа, давно и безнадежно задолжал, с сообщения о чем, собственно, и начинается роман: «Он был должен кругом хозяйке5 и боялся с нею встретиться. Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой <…> Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься <…> Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил <…> «На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь!» - подумал он с странною улыбкой». Но именно «кредиторше» Раскольникова предстоит расплачиваться за то, что совершило тело, понукаемое духом, - и совсем не случайны с этой точки зрения подача заемного письма ко взысканию и вызов должника в контору сразу после совершения преступления: «Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику. Боже, что это за крик! Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств он никогда еще не слыхивал и не видывал. Он и вообразить себе не мог такого зверства, такого исступления <…> И вот, к величайшему своему изумлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова так, что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, - конечно, о том, чтоб ее перестали бить, потому что ее беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки и бивший тоже что-то такое говорил, и тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь». В сущности - перед нами описание того, что претерпевает душа, остановленная на воздушных мытарствах, символизируемых лестницею, - по ней восходят разлучившиеся с телом души, для того чтобы предстать пред Богом. Об этой лестнице скажет мать Раскольникова, чрезвычайно тонко и точно чувствующая духовную обстановку всего происходящего: «Но вот и эта лестница <…> Какая ужасная лестница!» Каждый этаж (площадка после лестничного пролета: пролет - пространство, которое пролетают незатрудненно) - особое мытарство, посвященное определенному греху, и в системе романа соответствие «этажей» греха и истязания строго соблюдено: на четвертом этаже находится квартира хозяйки Раскольникова, на четвертом же этаже - квартира убитой им Алены Ивановны.

В соответствии с описанием мытарств святой Феодоры6 грех убийства истязается на четырнадцатом мытарстве; на четвертом мытарстве истязаются грехи чревоугодия - в том числе грех пьянства, являющийся в романе, как уже было сказано, собирательным обозначением для всех грехов, одурманивающих людей пьянством греха; одновременно чревоугодие - главный грех самой Прасковьи Павловны Зарницыной, о которой Разумихин говорит: «Тут втягивает; тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, - ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом!» Интересно также, что на пятом мытарстве (на пятом этаже живет Раскольников) истязуется грех лености: «Там сочтены все дни и часы, проведенные в лености, в нерадении о служении Богу; там истязуется уныние, оставление церковных и келейных молитвословий, по лености, по небрежению и хладности к Богу; там истязуются тунеядцы, снедающие чужие труды и нехотящие сами трудиться…»7, - а вот что рассказывает Раскольников Соне: «О, как ненавидел я эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел, и даже есть не хотел, все лежал. Принесет Настасья - поем, не принесет - так и день пройдет; нарочно со зла не спрашивал! Ночью огня нет, лежу в темноте, а на свечи не хочу заработать. Надо было учиться, я книги распродал; а на столе у меня, на запи­сках да на тетрадях, на палец и теперь пыли лежит», - и живет он трудами матери и сестры.

Вот что говорит о моменте остановки на мытарствах святый Кирилл, патриарх Александрийский, в слове на исход души: «Постигают ее дни гнева, скорби, нужды и стеснения, дни тьмы и мрака!.. (Недаром все «видение» Раскольникова происходит в«полные сумерки». - Т. К.) Оставляют ее святые Божии Ангелы, похищают мурины - демоны. Они начинают бить ее без милосердия, и низводят на землю; растворивши землю, ввергают душу, связанную нерешимыми узами, в темную и мрачную страну, в преисподняя узилища и темницы адовы <…> в землю темную и мрачную, в землю тьмы вечной, где нет ни света, ни жизни для человеков, но болезнь вечная и печаль бесконечная, и плач непрестанный, и скрежет зубов немолчный, и воздыхания неусыпающия. Там слышится непрестанное «увы! увы!» там зовут - и нет помогающего; там вопиют - и никто не избавляет. Нет возможности поведать тамошнего бедствия; нет возможности выразить тамошней болезни, которой подвергаются низверженные туда и заключенные там души. Изнемогают всякие уста человеческия к объяснению страха и трепета, объемлющего узников адских: нет уст человеческих, могущих выразить томление и плач их: непрестанно и вечно стонут, но никто их не милует; испускают глубокие воздыхания, но никто не слышит; рыдают, но никто не избавляет; взывают и бьются, но никто не милосердствует»8.

Характерно, что Раскольников, ни минуты не сомневаясь, связывает избиение хозяйки со своим преступлением: «“Но за что же, за что же, и как это можно!” - повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался. Но нет, он слишком ясно слышит!.. Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, “потому что… верно, все это из того же… из-за вчерашнего… Господи!”»

Истязателем представляется Раскольникову Илья Петрович Порох - первый заподозривший его в преступлении, тот, к кому он решает идти с признанием, выбирая намеренно самый позорный вариант: «В воображении его мелькнула в это мгновение фигура Ильи Петровича Пороха. - Неужели в самом деле к нему? А нельзя ли к другому? Нельзя ли к Никодиму Фомичу? Поворотить сейчас и пойти к самому надзирателю на квартиру? По крайней мере, обойдется домашним образом… Нет, нет! К Пороху, к Пороху! Пить, так пить все разом…» И в опустевшей конторе, откуда уже все ушли, его встречает именно Порох. Эпизод видения и эпизод признания оказываются связаны не только действующим лицом, но и реакцией Раскольникова. Видение: «Вдруг Раскольников за­трепетал как лист: он узнал этот голос; это был голос Ильи Петровича». Признание: «А-а-а! Слыхом не слыхать, видом не видать, а русский дух… как это там в сказке… забыл! М-мае п-пачтение! - вскричал вдруг знакомый голос. Раскольников задрожал. Перед ним стоял Порох…»

В процессе истязания душа Раскольникова сходит в ледяные области ада: «Страх, как лед, обложил его душу, замучил его, окоченил его…» Данте свидетельствует, что души, наказанные за предательство, попадают в эту ледяную область - место их мучений - еще до смерти тела:

Здесь, в Толомее, так заведено,
Что часто души, раньше, чем сразила
Их Атропос9, уже летят на дно.
И чтоб тебе еще приятней было
Снять у меня стеклянный полог с глаз,
Знай, что, едва предательство свершила,
Как я, душа, вселяется тотчас
Ей в тело бес, и в нем он остается,
Доколе срок для плоти не угас.
Душа катится вниз, на дно колодца.

(«Ад», 33, 124-133.)

Несмотря на то, что, по-видимому, грех Раскольникова иной, он, однако, им самим ощущается как предательство по отношению к Богу, каковым, в сущности, и является всякий грех. Это ясно видно в момент, когда он хочет молиться, вызванный в контору повесткой на другой день по совершении убийства: «“Да когда ж это бывало? Никаких я дел сам по себе не имею с полицией! И почему как раз сегодня? - думал он в мучительном недоумении. - Господи, поскорей бы уж!” Он было бросился на колени молиться, но даже сам рассмеялся, - не над молитвой, а над собой».

Хозяйка же Раскольникова оказывается словно заключенной с этих пор в своей квартире, дверь которой прежде стояла распахнутая: только сквозь щелку на сестру и мать Раскольникова смотрят ее черные глаза. Зосимов, ночевавший в хозяйской гостиной, хозяйку «не удостоился лицезреть».

Третий сон Раскольникова - о том, как он вновь убивает и не может убить старуху, - сон о духе-самозванце (недаром неоднократно отмечалось, что это аллюзия на сон Григория Отрепьева - «Борис Годунов» А. С. Пушкина). Дух, забивший тело, предавший душу на поругание, дух, узурпировавший право «решать, кому жить, кому умереть», оказывается неспособным осуществить это право: плоть может убить плоть, но при встрече духа с духом насильник терпит сокрушительное осмеяние10. Он, как пьяный на пути Раскольникова в контору, хочет «танцевать», но заваливается на бок. С этим бессилием духа-самозванца связана и табуированность в романе всех слов, относящихся к преступлению. Ольга Меерсон11 обращает наше внимание на то обстоятельство, что герой, способный убить, оказывается неспособен произнести: он говорит всегда иносказательно («думая о… Царе Горохе») или используя акцентированные (выделенные курсивом) указательные местоимения («Разве я способен на это? Разве это серьезно?»; тот дом, та старуха и т. д.). Это обстоятельство и имеет в виду Раскольников, когда говорит о том, что переступил лишь «одной ногой». Он не разрушил ценностную систему, он лишь нарушил ее. Разгадка загадки, которую во сне загадывает Раскольникову месяц, глядящий в окно, та, что все, что делает дух, он совершает лишь над собой, над своими душою и телом: потом, признаваясь в убийстве Соне, Раскольников очень точно скажет, что он себя убил, а не старушонку, а старушонку черт убил. Но сон одновременно обещает милость «самозванцу», если он вернется на свое место в теле народном, спустится в ожидающую его на лестнице толпу, что отчасти и осуществляется, когда он в толпе смотрит на пьяную пляску и смеется над ней.

Видение Раскольникова накануне убийства, греза наяву о Египетской пустыне - о пребывании его души до преступления в месте, онтологически ему присущем, в месте, прославившемся монашеством первых веков христианства. О том, что Раскольников монах, аскет, подвижник, будет неоднократно сказано - в том числе поручиком Порохом в момент перед признанием Раскольникова в преступлении: «Вам все эти красоты жизни, можно сказать, - nihil est, аскет, монах, отшельник!..» Накануне окончательного извращения Раскольниковым своего призвания ему как бы напоминают, какой земли житель он есть: «<…> он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает, смирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьет воду, прямо из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит. И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку…». Эта греза соотносится с мигом его пробуждения после совершения убийства, свидетельствующего о том, как изменилось общество его души: «Он лежал на диване навзничь, еще остолбенелый от недавнего забытья. До него резко доносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которые, впрочем, он каждую ночь выслушивал под своим окном, в третьем часу. Они-то и разбудили его теперь. “А! вот уж и из распивочных пьяные выходят, - подумал он, - третий час, - и вдруг вскочил, точно его сорвал кто с дивана. - Как! Третий уже час!” Он сел на диване, - и тут все припомнил! Вдруг, в один миг все припомнил!» Пьяных он слышал каждую ночь, но впервые ему приходит мысль о своей с ними схожести: «Если бы кто зашел, - рассуждает Раскольников, - что бы он подумал? Что я пьян, но…» Вместо тишины, красоты, чинного обеда, чистой воды - отчаянные вопли, безобразие, грязь и пьянство. Каждой душе даровано прекрасное место для жизни, каждая душа может его покинуть или разрушить, растлить. Недаром в грезе Раскольникова прочитывается аллюзия на «Три пальмы» М. Лермонтова.

В «Преступлении и наказании» есть еще один персонаж, чьи сны образуют столь же отчетливую повесть о состоянии его души, духа и тела: это Аркадий Иванович Свидригайлов. Свидригайлов вовсе не «двойник» Раскольникова, как давно уже принято считать. Перед нами, в сущности, две параллельные истории, у которых совпадают очень многие формальные моменты, - и все же это полярно противоположные истории: одна о человеке, который на наших глазах совершил преступление и был спасен, другая - о человеке, который на наших глазах не совершил задуманного преступления (растления Дуни) - и погиб.

На первом уровне истолкования с точки зрения характера своего отношения к миру Свидригайлов описывается как ироник. Для всех типов мироотношения как важный, постоянно присутствующий признак характерен энтузиазм, поскольку любое отношение к миру предполагает выделенность человека из мира, их противопоставленность, дисгармонию. Энтузиазм - это сила устремленности человека к гармоническому состоянию. Ирония противопоставляется всем прочим типам мироотношения по признаку отсутствия в ней энтузиазма.

Ирония подвергает любую ценность сомнению, в пределе - отрицает лю­бую ценность. Иронию можно определить как реакцию человека даже не на мир собственно, а на другой тип отношения к миру. Ирония проявляется многообразно, но есть две существенно различные ее модификации:

1) когда ей предстоит какая-либо ценностная система, которую она разрушает, но при этом еще остается иная система ценностей, не подверженная разрушению; это, так сказать, «служебная» ирония, употребляемая в своих целях каким-либо иным типом мироотношения;

2) когда ирония вырвалась в дурную бесконечность, разрушив все возможные системы ценностей вплоть до ценности личности своего носителя, когда отрицается, обесценивается всяческая ценность - и становится игрушкой в руках ироника, игрушкой, которой тот забавляется до поры с большим или меньшим интересом. Заметим, что отрицается не факт существования ценности, а собственно ценность ценности.

Противопоставленная всем прочим типам мироотношения, ирония особенно интересно соотносится с цинизмом. Цинизм, с большой яростью разрушающий все прочие системы ценностей всех прочих типов отношения к миру, максимально использует иронию именно как реакцию на иную систему ценностей. Однако с тем большей энергией цинизм защищает от иронии свою последнюю ценность - собственное «я» циника, окутанное сентиментальностью. Защищая свое «я», циник использует самые «крайние» средства: циническую откровенность - для того, чтобы тут же крикнуть: «А вы еще хуже!» - да еще и потребовать любви к себе, и именно в таком виде (гоголевское «полюби нас черненькими»), разрушение всех и всяческих ценностей, такое яростное именно потому, что их наличие принижает, ставит под сомнение ценность его «я». С этой точки зрения так называемый «зоологический» цинизм не представляет собой особой формы - активно разрушаются недоступные личности ценности именно для того, чтобы оберечь личность, - не случайно такое разрушение считается последствием культурного шока. Циник боится иронии тогда, когда она направлена на разрушение его последней ценности.

Именно цинизм подготавливает качественное изменение иронии при выходе туда, где от нее уже не защищены никакие ценности. Ироник здесь видит и знает все ценности, но ценности их не признает - ценности разрушаются им, каждому тезису находится антитезис, но синтеза никогда не происходит. Ироник вырывается в пустую бесконечность (которая может оказаться очень ограниченной), где ему не за что зацепиться, где ему нет пути. У Достоевского именно ироникам являются привидения, да они и сами часто воспринимаются окружающими как привидения. Для ироника существует только один выход - уничтожение своей личности, уход в небытие и отрицание для своей личности жизни вечной. Так, Ставрогин («Бесы») и Свидригайлов кончают жизнь самоубийством, но у Ставрогина есть еще и мечта о «золотом веке», связанная с разрушением, растворением личности в гармонии универсума.

Из сказанного ясно, что неразличение добра и зла, стирание между ними границ, часто считающееся принадлежностью цинизма,- одно из свойств ироника. У него есть только головное, «теоретическое» знание того, что хорошо и что плохо, но он не ненавидит зло, не презирает его, не оскорбляется им. Циник все же обладает эмоциональным критерием для такового различения, этот критерий - собственное «я»; то, что для меня хорошо, то хорошо, что для меня плохо, то плохо. Причем этот эмоциональный критерий настолько силен, что «головное» знание, различение может временами совсем отсутствовать или смещаться в соответствии с эмоциональным критерием. (Это можно было бы назвать «наивным цинизмом».)

«Я» циника может обладать достаточно широкой вместимостью - в «я» включаются близкие и любимые люди, например. Отсюда холодность циника - тоже в значительной степени миф. Он будет яростно ненавидеть все, что угрожает благоденствию его «я», и так же яростно любить то, что до­ставляет ему удовольствие. Классическим циником у Достоевского является Федор Павлович Карамазов («Братья Карамазовы»). Холодность - это также свойство ироника, ибо для него нет ни одной нравственной ценности (даже ценности собственного «я»), которая вызывала бы сколько-нибудь сильные эмоции. Ирония - самый неэмоциональный тип отношения к миру.

В «Преступлении и наказании» многократно отмечаются такие качества Свидригайлова, как холодность, неспособность к сильной ненависти: «Спорить тоже не любил и не горячился - тоже дурной признак». Все это действительно дурные признаки «дурной иронии», вышедшей за пределы любой ценностной системы, - и горячиться нечего, и спорить нечего, ценностей нет, все приемлемо. Он не осуждает ничего, убийца для него - только объект для изучения, тем и интересный, что убийца. Свидригайлов - очень «складной» человек, ибо личность как ценность утрачена для ироника, а значит, утрачены и соответствующие эмоциональные реакции в ее защиту. Даже уж слишком складной, как замечает Раскольников. Свидригайлов отвечает: «Оттого, что грубостью ваших вопросов не обижался? Так, что ли? Да… чего ж обижаться? Как спрашивали, так и отвечал…» Свидригайлов не обижается на грубость, оскорбления, направленные на его личность, он говорит отвлеченно и призывает собеседника к логическому и спокойному рассмотрению дела, а вовсе не к «порядку», не к «уважению к личности собеседника». Да и вообще, «как спрашивали, так и отвечал…»

В. Кирпотин, кажется, впервые отметил12, что достоверно ничего плохого о Свидригайлове ни читателям, ни героям романа не известно. Однако и читатели, и герои упорно ожидают от него чего-то ужасного. «…И какие здесь все трусишки насчет своего собственного мнения, Родион Романович»,- говорит Свидригайлов. Он-то не трусит иметь «собственное мнение», потому что боится собственного мнения тот, кто воспринимает как существенную ценность оценку своей лично­сти окружающими. Все чувствуют, что для него нет ничего обязательного, непререкаемого, непреступимого, и ждут от него всего самого ужасного и, установившись на этом, не ве­рят ничему доброму от него исходящему, во всем ищут иных причин и нечистых целей. «Вы, однако ж, пристроили детей Катерины Ивановны. Впрочем… впрочем, вы имели на это свои причины… я теперь все понимаю»,- говорит Раскольников. Впрочем, Раскольникова Свидригайлов дразнит специально.

Для ироника все зыбко, все неверно, все под сомнением - характерно, что это отразилось даже в структуре образа: все, что мы знаем о Свидригайлове, особенно из третьих уст, так или иначе находится под сомнением или прямо оспорено другими героями. (Например, объяснение причин самоубийства слуги Филиппа.) Свидригайлов, ироник, вышедший в дурную бесконечность, предпринимает последние попытки зацепиться хоть за что-то реальное, предельно ощутимое. «Только на анатомию и надеюсь»,- говорит он. Интересен с этой точки зрения его ответ Раскольникову на обвинение в разврате: «В этом разврате по крайней мере есть нечто постоянное, основанное даже на природе и не подверженное фантазии». Это попытка найти что-то бесспорное уж хотя бы на физиологическом уровне. Может быть, именно поэтому Свидригайлов и не пьет («Я в пьяном виде не хорош» - можно сказать, что пить для него излишне - он и так пьян, «без вина пьян» - так скажет про себя в романе влюбленный Разумихин), - вино ведь будит фантазии, увеличивает зыбкость и неотчетливость мира, от чего так хочет спастись Свидригайлов. Зыбкость, «фантазийность» эта тоже отразилась в структуре образа - Свидригайлову не только являются привидения, причем, как это было многократно отмечено, предельно «бытовые» привидения, что ощутимо размывает границы реального мира (Свидригайлов пытается это обосновать логически: «Привидения - это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и порядка. Ну, а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира…»). Иронику, вышедшему в дурную бесконечность иронии, именно и должны являться привидения, ибо он, разрушив все абсолютные ценности, тем самым и нарушил «земной порядок». Однако, повторим, Свидригайлову не только являются привидения, он не только в своем ночном кошмаре упорно не различает границ сна и яви, но он сам является как привидение (Раскольникову, а возможно, и Соне в свою последнюю ночь - недаром дети Капернаумова убежали в неописанном ужасе).

Не будем подробно останавливаться на жалобах Свидригайлова на скуку и «решительное отсутствие специально­сти», - это тоже «родовое» качество ироника. Заметим только, что цинику всегда есть чем заняться: «я» - божок очень требовательный.

В. Кирпотин, в полном соответствии с традицией работ о «Преступлении и наказании» (особенно советского периода), утверждает, что Свидригайлов не понимает Раскольникова. Это не так. Свидригайлов, напротив, очень хорошо видит и всячески подчеркивает ценностное противоречие, в которое пришли моральные и идеологические посылки Раскольникова. Показателен в этом смысле эпизод, когда Свидригайлов рассказывает Раскольникову анекдот о девочке на «танцевальном вечере». Рассказ выдержан четко в циническом пафосе, без малейшего возмущения низостью происходящего, напротив, с любованием этой мерзостью, с возможностью, намеренно оставленной, двусмысленного истолкования собственной роли в этом деле. Однако попирается здесь не элементарная нравственность, и удовольствие Свидригайлов получает не от сладострастного воспоминания. Он наслаждается абсурдно­стью происходящего, заставляя восставать против безнравственности - убийцу, заставляя осуждать себя за цинизм восприятия человека, переступившего последнюю черту. Это наслаждение ироника, доводящего обе идеи до абсурда путем совмещения их в одном объекте. Он потом сведет эти идеи вместе в одном высказывании: «…убеждены, что у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало в свое удовольствие…». Здесь и нравственность, и цинизм выступают только как объекты игры ироника. Интересно, что Раскольников это удовольствие понимает и интерпретирует довольно верно: «Еще бы вам-то не ощущать наслаждения… разве для исшаркавшегося развратника рассказывать о таких похождениях,- имея в виду какое-нибудь чудовищное намерение в этом же роде,- не наслаждение, да еще при таких обстоятельствах и такому человеку, как я…» Свидригайлов отвечает: «Ну, если так… то вы и сами порядочный циник. Материал, по крайней мере, заключаете в себе огромный. Сознавать много можете, много…» Итак, материалом для «циника» Свидригайлов считает именно возможность много сознавать. Таким образом, совершенно не оправданы высказывания типа: «Ирония Свидригайлова постепенно умерщвляет сознание и чувства. По Достоевскому же, смерть сознания влечет за собой смерть тела, являясь концом существования»13. Для цитируемой работы такие высказывания тем более странны, что там же приводится определение иронии, данное Киркегором: «Ирония - это ненормальное, преувеличенное развитие, которое, подобно развитию печени у страсбург­ских гусей, кончается тем, что убивает индивида»14. Понятно, что причиной смерти является не смерть сознания, а как раз его преувеличенное, гипертрофированное развитие. Сознание и убивает чересчур сознающего индивида, ибо оно разлагает эмоциональную сферу, лишает человека какой бы то ни было опоры в этом мире. Именно поэтому Свидригайлов, который боится и не хочет умирать, ищет защиту в «анатомии» - последнем, что еще способно хоть как-то затрагивать убиваемую эмоциональную сферу, дать хоть какой-то ориентир, возбудить отчетливое ощущение реальности.

Ирония убивает ироника, и никаких помощников ей для этого не надо. Однако, при последовательном неразличении категорий «ироник» и «циник», такие помощники исследователями упорно отыскиваются. Почти общим местом стало утверждение, что Свидригайлов кончает жизнь самоубийством потому (или, в лучшем случае, и потому тоже), что отступает перед «духовной и душевной силой Дунечки», что «Свидригайлов, истинное воплощение тезиса «никаких преград», вдруг наталкивается на преграду в себе самом и в другом»15. Помимо этого, самый серьезный и реальный аргумент, на который опирается трактовка Свидригайлова как циника и сладострастника, - это его план насилия над Ду­ней. Два эти момента тесно связаны. Обвинение в намеренном насилии поддерживается и черновиками к «Преступлению и наказанию» (см. цитирумые Кирпотиным отрывки)16. В результате анализа черновиков Кирпотин делает вывод, что человек в конце концов победил зверя в Свидригайлове, «выяснилось, что под мохнатой звериной шкурой Свидригайлова билось тоскующее сердце, жаждавшее любви»17. Здесь фигура Свидригайлова, как и в некоторых других местах исследования, сильно упрощается. Ошибка, видимо, заключается в самом подходе к материалу, - черновые записи привлекаются для раскрытия характера, как бы дополняя текст романа. При этом из виду упускается крайне важное обстоятельство: привлекаемые отрывки по какой-то причине в текст не вошли. Попробуем прочитать сцену «насилия» так, как она дана в окончательном тексте.

Прежде всего заметим, что слово «насилие» в утвердительной форме произносит Дуня, предполагавшая таковые намерения Свидригайлова и даже захватившая на этот случай пистолет. Свидригайлов же, как он сам подчеркивает, употребляет это слово лишь в виде предположения, отвечая на Дунину реплику и сразу оговариваясь, что «насилие - мерзость». Однако против Свидригайлова свидетельствует его же разъяснение, свидетельствует, надо признать, подавляюще: «Вы сказали сейчас «насилие», Авдотья Романовна. Если насилие, то сами можете рассудить, что я принял меры. Софьи Семеновны дома нет; до Капернаумовых далеко, пять запертых комнат. Наконец, я, по крайней мере, вдвое сильнее вас, и, кроме того, мне бояться нечего, потому что вам и потом нельзя пожаловаться: ведь не захотите же вы предать в самом деле вашего брата? Да и не поверит вам никто: ну, с какой стати девушка пошла одна к одинокому человеку на квартиру? Так что, если даже и братом пожертвуете, то и тут ничего не докажете: насилие очень трудно доказать, Авдотья Романовна». Ну, конечно, как же не насилие, да еще если вспомнить подобное же описание уединенности помещения в самом начале эпизода и обман относительно Софьи Семеновны. В свете такого восприятия и следующий абзац читается как циничное издевательство: «- Как хотите, но заметьте, я говорю еще только в виде предположения. По моему же личному убеждению, вы совершенно правы: насилие - мерзость. Я говорил только к тому, что на совести вашей ровно ничего не останется, если бы даже… если бы даже вы и захотели спасти вашего брата добровольно, так, как я вам предлагаю. Вы просто, значит, подчинились обстоятельствам, ну силе, наконец, если уж без этого слова нельзя. Подумайте об этом; судьба вашего брата и вашей матери в ваших руках. Я же буду ваш раб… всю жизнь… я вот здесь буду ждать… Для нее уже не было ни малейшего сомнения в его непоколебимой решимости. К тому же она его знала…» Заметим пока только, что это для Дуни не было сомнений в том, что Свидригайлов решился на насилие, ибо «она его знала». При внимательном же чтении не остается никакого сомнения, что о насилии не может быть и речи. Дуня для Свидригайлова - последняя зацепка, последняя надежда спастись от дурной бесконечности иронии, от неотвратимого самоистребления. Последняя надежда на цель, на веру. Ведь когда Свидригайлов отвечает ей на вопрос: «Каким образом вы можете его спасти?» - то в срывающемся голосе, сбивчивых словах: «Все от вас зависит, от вас, от вас одной…» - речь, конечно, не только о спасении Раскольникова, но прежде всего и больше всего о его собственном, Свидригайлова, спасении, которое теперь только в ней одной: «Я вас также люблю… Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать, дайте, дайте! Я не могу слышать, как оно шумит. Скажите мне: сделай то, и я сделаю! Я все сделаю. Я невозможное сделаю! Не смотрите, не смотрите на меня так! Знаете ли, что вы меня убиваете…» Здесь далеко не одно сладострастие, и не в первую очередь оно. Здесь холодный ироник, с усмешкой запланировавший свой «вояж», вдруг безумно поверил в возможность еще для себя жизни. Даже в бреду своем он понимает, насколько невозможно для него то, что он обещает Дуне: веровать в то, во что она верует, но сделает невозможное - в этом его спасение. Не страстно желаемое наслаждение, а безумную надежду на воскресение отнимает у него Дуня, не увидевшая здесь ничего, кроме взрыва сладострастия. Другое дело, что, как было сказано выше, эта надежда в корне своем повреждена сладострастием.

«Свидригайлов встал и опомнился (опомнился от своего безумия, своей надежды.- Т. К.). Злобная и насмешливая улыбка медленно выдавливалась на дрожавших еще губах его». Злоба и насмешка прежде всего над собой - он, и поверил! Дуне мерещится насилие, она кидается в угол, заслоняется столиком, Свидригайлов не двигается с места. Однако к концу последнего из двух цитированных выше абзацев улыбка все же покидает его. Речь же вновь становится сбивчивой, прерывистой - как тогда, когда была надежда: «Я же буду ваш раб… всю жизнь… я вот здесь буду ждать…» Значит, надежда вернулась, да еще после такого на первый взгляд циничного и издевательского монолога? В таком случае Свидригайлов не только циничен, но и глуп, ослеплен собственной низостью и ни в ком ничего другого не предполагает, и правы исследователи, считающие, что Свидригайлов умирает потому, что не признавал никаких преград и вдруг наткнулся на преграду и в себе, и в другом, отступил перед нравственной силой Дуни, после чего не оставалось ничего другого, как умереть18. Или еще лучше: «Насколько Дуня искренна в своем целомудрии, настолько Свидригайлов искренен в своем убеждении, что такового в природе не имеется. Поэтому любовь к Дуне оказывается гибельной для него, ибо взаимности нет и быть не может»19.

Вспомним, однако, как говорит Свидригайлов о Дуне Раскольникову: «Авдотья Романовна целомудренна ужасно, неслыханно и невиданно. (Заметьте себе, я вам сообщаю это о вашей сестре как факт. Она целомудренна, мо­жет быть, до болезни, несмотря на весь свой широкий ум, и это ей повредит.)» То есть как факт он признает целомудрие, но не видит его ценности. Свидригайлов считает, что Дуня на него «не всегда с отвращением смотрела», что он отпугнул ее своим сладострастием. Свидригайлов хочет дать Дуне возможность «победить» свое целомудрие, которое считает единственным препятствием, убедив ее в том, что она «не виновата», дать ей тем самым возможность решиться на такой тяжелый для нее из-за ее «болезненного» целомудрия шаг. Он бы поступал психологически верно, если бы были верны все его посылки и Дуня его любила бы (хотя бы и неосознанно). Поэтому и вспыхивает вновь надежда. При всей грубости аналогии это почти та же тактика, что при соблазнении «добродетельной барыни»: «И только что, бывало, добьюсь пожатия руки, даже взгляда, то укоряю себя, что это я вырвал у нее силой, что она сопротивлялась, что она так сопротивлялась, что я наверное бы никогда ничего не получил, если бы я сам не был так порочен…» Он садится ожидать, давая Дуне возможность добровольно «подчиниться силе». Но Дуня вдруг выхватывает револьвер. Последняя надежда рухнула - и опять появляется «злобная усмешка». То, что происходит дальше, часто определяется как «захватывающий нравственный поединок». Это, видимо, не совсем точное определение, ибо Свидригайлов просто доводит уже находящуюся в истерике женщину до бешенства - кажется, с единственной целью: получить пулю в лоб. Все дальнейшее, если читать непредвзято, гораздо больше напоминает намеренное самоубийство, чем попытку изнасилования. «Дуня подняла револьвер и, мертво-бледная, с побелевшею, дрожавшею нижнею губкой, с сверкающими, как огонь, большими черными глазами, смотрела на него, решившись, измеряя и выжидая первого движения с его стороны. Никогда еще он не видал ее столь прекрасною. Огонь, сверкнувший из глаз ее в ту минуту, когда она поднимала револьвер, точно обжег его, и сердце его с болью сжалось. Он ступил шаг, и выстрел раздался». Не сладострастие вспыхнуло в его сердце, когда увидел он ее такой прекрасной, - «с болью сжалось его сердце», потому что нет уже надежды на любовь этой горячо любимой женщины; это он видит, как видит и то, что она ждет только его движения, чтобы выстрелить. Он это движение и делает - чего ему теперь ждать?

Не «мужское благородство» в поединке проявляет Свидригайлов, когда дает возможность выстрелить еще и еще - он делает свою гибель практически неотвратимой. Показателен в этом отношении следующий эпизод: «– Ну, что ж… в трех шагах и нельзя не убить. Ну а не убьете… тогда… - Глаза его засверкали, и он ступил еще два шага». Кажется, предупреждение окончательное, но… «Дунечка выстрелила, осечка! - Зарядили неаккуратно. Ничего! У вас там есть еще капсюль. Поправьте, я подожду». «Он стоял перед нею в двух шагах, ждал, и смотрел на нее с дикою решимостью, воспаленно-страстным взглядом». С решимостью на смерть - ведь дает возможность убить наверняка, да еще подстегивает своим: «Ну а не убьете… тогда…» Заметим также, что мысль, что «он скорее умрет, чем отпустит ее», опять-таки принадлежит Дуне. Но Дуня бросила револьвер. «- Бросила! - с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом отошло у него от сердца, и, может быть, не одна тягость смертного страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это было избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и сам не мог во всей силе определить». Отошло, видимо, то же, что сжимало сердце, - жалость к Дуне: да, могла бы сейчас убить, но этого бы сама потом не вынесла. Да ведь и он ее за мученицу почитал, а она свою честь ценой чужой жизни спасает. Но и удивление - да, Свидригайлов со злобным, но спокойным отчаянием вполне подготовился к смерти от руки любимой женщины, когда понял, что ошибался, что Дуня совсем не любит его. Своим самоубийством он подчеркнуто заканчивает не законченное Дуней: берет оставленный ею пистолет и стреляет в правый висок - туда, где царапина от Дуниного выстрела. Но тяжело было вместо чаемого спасения получить пулю в лоб. От полной безнадежности, скорбной и мрачной, избавляется он с удивлением, когда Дуня отказывается купить свое спасение ценой его жизни. И может быть, вновь на миг ожила надежда. «Он было хотел что-то сказать, но только губы его кривились, а выговорить он не мог». Как мы помним, в моменты, когда возникает надежда, речь его становится сбивчивой, прерывистой, сейчас же только губы кривятся, он не может вообще произнести ни слова. «- Отпусти меня! - умоляя сказала Дуня. Свидригайлов вздрогнул: это ты было уже как-то не так проговорено, как давешнее». Теперь Дуня, так же как в начале разговора Свидригайлов, обращается к не­му по-человечески, с надеждой на человеческий ответ. Теперь они оба, потрясенные предыдущей сценой, слышат наконец друг друга, говорят друг с другом не в соответствии со своими устоявшимися мнениями, а как бы заново все постигая. Это та ситуация, когда «ставятся и решаются последние вопросы». Свидригайлов тоже задает вопросы, для него последние: жить ему или нет. «- Так не любишь? - тихо спросил он. Дуня отрицательно повела головой. - И… не можешь?.. Никогда? - с отчаянием прошептал он. - Никогда! - прошептала Дуня». Итак, последний вопрос решен. Дальше идут строки, трактуемые обыкновенно как последняя борьба между человеком и зверем, в которой человек побеждает, или безнравственный Свидригайлов отступает перед нравственной чистотой Дуни: «Прошло мгновение ужасной немой борьбы в душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на нее». Выделенные эпитеты вряд ли подходят для изображения сладострастника, отступающего перед чистой девушкой. Вспомним, только что решена участь Свидригайлова, ему надо согласиться в душе принять последний приговор, окончательно отказаться от последней надежды. Сейчас отказаться, потому что последняя зацепка уже использована: «- И …не можешь?.. Никогда? - с отчаянием прошептал он. - Никогда!..» Примирить в один миг душу свою со смертным приговором разве можно без ужасной борьбы? И взглядом своим он еще и молил, и уже прощался с ней, с надеждой, с жизнью; да мало ли что еще было в этом невыразимом взгляде, но уж не сладострастие - для него у Достоевского есть выразительнейшие эпитеты. Свидригайлов торопит Дуню. Это, если чуть упростить обычные рассуждения, означает, что он боится передумать. Опять возникает образ на минуту опомнившегося насильника. «- Скорей! Скорей! - повторил Свидригайлов, все еще не оборачиваясь. Но в этом «скорей», видно, прозвучала какая-тострашная нотка. Дуня поняла ее…» Но поняла ее опять-таки Дуня, а она, как уже было показано, все понимает достаточно, скажем, «тенденциозно». В тексте авторском, напротив, указание на неясность нотки: «видно», «какая-то». Да, «Дуня сдалась, а Свидригайлов не принял жертвы»20. Ему не жертва была нужна, а милость. Свидригайлов уже простился со всем - с потрясающей силой простился, не позволив себе больше ни мольбы, ни уговоров, ни угроз, не оставив себе надежды. Но сила его покидает его. Ведь когда он повернулся от окна, «странная улыбка искривила его лицо, жалкая, печальная, слабая улыбка, улыбка отчаяния». Да, кроме того, мелькнула, может быть, мысль отомстить за свою обиду, тоже, заметим, слабая мысль. Не до насилия ему было, он бы, может, убил ее на месте, если бы она помедлила. Много было у него причин торопить Дуню: «вояж» стал неизбежен, и он теперь ищет душевной пустоты и духовного одиночества. Таким образом, не отступив перед Дуней, не «поняв, что и для него существуют преграды», не из-за цинизма, потерпевшего крах, убивает себя Свидригайлов. Ирония сама убивает ироника. Дуня не причина смерти, а последняя возможность жить, возможность хоть чего-то еще в жизни: чувств, стремлений, цели. Когда надежда не оправдывается, смерть уже полностью вступает в свои права. Нет здесь никакой борьбы между зверем и человеком, и не такому даже случаю поколебать тип отношения Свидригайлова к миру. Недаром он, уже решившись на самоубийство, тут же снижает иронически всю сцену: Катя по его заказу поет, как какой-то «подлец и тиран начал Катю целовать». Другой предел был поставлен ему. Два его ночных видения крайне интересны именно тем, что дают четкий указатель, до каких столбов дошел Свидригайлов и чего не смог перешагнуть; где для ироника еще был абсолют. Первое видение - четырнадцатилетняя утопленница во гробе - сопровождается эстетическим еще, а не нравственным восприятием: цветы, чудесный дом, чудесный день. «…Разбитое сердце… оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание, залившею неза­служенным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…» - это еще не ужасно для него. Но второе видение и эстетически воспринимается как безобразное и вызывает вдруг у Свидригайлова ценностную реакцию: «Что-то бесконечно безобразное иоскорбительное было в этом смехе, в этих глазах, во всей этой мерзости в лице ребенка. «Как! пятилетняя! - прошептал в настоящем ужасе Свидригайлов, - это… что ж это такое?» В этот момент для него вдруг возрождается ценность целомудрия.

Да, все возможно и ничто не страшно, нет никаких «ценных» ценностей - можно снести даже поруганного ребенка, но пятилетнюю развратницу, осквернение, оподление детской души - герой еще не снесет, тут вдруг обнаруживаются какие-то незыблемые ценности, и его, оказывается, еще волнуют вопросы «гражданина и человека». И возможно, не напрасна была надежда Свидригайлова на Дуню: была в нем самом еще зацепка, можно было еще ему жить.

При переходе на аллегорический уровень истолкования последнего сна Свидригайлова, однако, возможность эта уже гораздо более зыбка. Здесь герою как бы представляется то, что хотел он сделать с Дуниной душой, растлив ее, лишив ее целомудрия, а растление - это всегда растление ребенка, детского, невинного в человеке, сколько бы лет ни было реальной жертве (растлить можно только то, что цело - то есть не повреждено, невинно, то, что осталось внутри под взрослой кожурой от нежной детской «сердцевины»). Изнасилование в связи двух снов Свидригайлова хуже убийства, так как приводит к самоубийству жертвы - смертному греху, после которого покаяние уже невозможно, но растление несравненно чудовищнее изнасилования, ибо соделывает человека живым трупом, продолжающим эстафету растления: «Вот, уже совсем не таясь, открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыдным взглядом, они зовут его, смеются…» Изнасилование, утверждает Достоевский, не так чудовищно, как совращение, именно потому, что насилие - внешнее воздействие на душу и тело человека, оскорбление и поругание, но не искажение и растление. Насилие делает человека потерпевшим. Растление делает его соучастником в грехе. «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф. 10. 28).

Еще меньше надежды для героя оставляет символический уровень истолкования. Но здесь анализ должен начинаться по крайней мере с момента предоставления Свидригайлову помещения на ночь. «Оборванец, окинув взглядом Свидригайлова, встряхнулся и тотчас же повел его в отдаленный нумер, душный и тесный, где-то в самом конце коридора, в углу, под лестницей». Свидригайлов оказывается под лестницей, то есть ему не предстоит путь воздушных мытарств. По этому поводу необходимо привести сообщенное на мытарствах св. Феодоре Ангелами: «Еще и то знай, что этим путем восходят и подвергаются в нем истязанию только просвещенные святою Христианскою Верою и омовенные святым Крещением. Не приходят сюда… все чуждые Бога: они, будучи еще живы телом, уже мертвы и погребены во аде душею. Когда они умирают, тотчас, без всякого испытания, демоны берут их как часть, себе принадлежащую, и низводят в гееннскую пропасть»21. И действительно, Свидригайлов словно живет в мире до Пришествия Христова, в мире растлившейся плоти. Мир Свидригайлова - словно параллельный языческий мир, существовавший во всей силе еще пять веков по Пришествии Христовом, со своими таинствами, оракулами и посвящениями, со своей премудростью и часто - даже после официального принятия Христианства - со своим государством; существует он и до сих пор, непрестанно усиливаясь последние три века. Но эти первые пять веков Христианской Веры - словно бы подспудный временной (и бытийный) план романа; под пьяной, кабацкой очевидностью «самого умышленного города на земле» проступают нетленные очертания истинной реальности: Дуня - мученица третьего века или пустынножительница четвертого, Раскольников - аскет Египетской пустыни, он искуплен, и ему надо совершить новое преступление, чтобы умереть, потому он и говорит, что себя убил, а не старушонку, но, как скажет Господь Марфе: «…верующий в Меня, если и умрет, оживет…» (Ин. 11, 25); Соня - жительница Капернаума, города, где находил прибежище Христос с учениками во время трехлетней проповеди Своей, где был дом первозванных апостолов Петра и Андрея; Свидригайлов тоже обитатель Капернаума, но он из тех, о ком сказал Христос, укоряя города, «в которых наиболее явлено было сил Его, за то, что они не покаялись: Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись; Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня; Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф. 11, 20-24). Свидригайлов - словно знатный язычник тех времен, «благодетельный», как скажет о нем Соня, - но не заметивший, не захотевший увидеть и принять Спасителя, - он на наших глазах не совершил преступления и совершил множество благодеяний, но он мертв, ибо «Спаситель мира назвал мертвецами всех людей, современных Его пребыванию на земле, не обращавших внимания на Его всесвятое учение, необходимое для спасения, единое на потребу для истинной жизни человека: остави мертвыя погребсти своя мертвецы, сказал Он последователю Своему, просившему дозволения отлучиться на время от Господа и от внимания Его святому учению, для погребения скончавшегося своего родителя. Мертвыми наименовал Господь тех живых по плоти, которые были поистине мертвы, как умерщвленные душею»22.

Придя к Раскольникову, Свидригайлов в самом начале разговора упоминает Клеопатру, в связи с чтением «Египет­ских ночей». А анализируя «Египетские ночи», Достоевский так описывает мир перед приходом Спасителя: Клеопатра - «это представительница того общества, под которым уже давно пошатнулись его основания. Уже утрачена всякая вера; надежда кажется одним бесполезным обманом; мысль тускнеет и исчезает: божественный огонь оставил ее; общество совратилось и в холодном отчаянии предчувствует перед собой бездну и готово в нее обрушиться. Жизнь задыхается без цели. В будущем нет ничего; надо требовать всего у настоящего, надо наполнить жизнь одним насущным. Все уходит в тело, все бросается в телесный разврат, и, чтоб пополнить недостающие высшие духовные впечатления, раздражает свои нервы, свое тело всем, что только способно возбудить чувствительность. Самые чудовищные уклонения становятся мало-помалу обыкновенными. Даже чувство самосохранения исчезает. Клеопатра - представительница этого общества. Ей теперь скучно; но эта скука посещает ее часто. Что-нибудь чудовищное, ненормальное, злорадное еще могло бы разбудить ее душу. Ей нужно теперь сильное впечатление. Она уже изведала все тайны любви и наслаждений, и перед ней маркиз де Сад, может быть, показался бы ребенком. Разврат ожесточает душу, и в ее душе давно уже есть что-то способное чувствовать мрачную, болезненную и проклятую радость отравительницы Бренвелье при виде своих жертв. Но это душа сильная, сломить ее еще можно не скоро; в ней много сильной и злобной иронии. И вот эта ирония зашевелилась в ней теперь»23. Очевидно, что Свидригайлов - житель этого мира.

Свидригайлов умирает рядом с пожарной каланчой (дальним подобием языческого храма) и пожарником-евреем в медном шлеме - истощающимся образом самого великого воина языческого мира - Ахиллеса (и с какой иронией - истинно свидригайловской - Достоевский дает здесь увидеть это нехристианское качество мира вокруг Свидригайлова, представив образ одновременно иудея и эллина, в то время как в христианстве несть ни эллина, ни иудея): он словно ничего не знает о величайшем Воине нового времени, новой эры, о Том, Кто, собственно, и сделал время новым, направив жизнь по прямым путям, разорвав круги вечного возвращения, уничтожив замкнутость насмешливой вечности бани с пауками по всем углам, о Том, Кто победил самое смерть. Смерть Свидригайлова в присутствии свидетеля Ахиллеса сопоставлена с воскресением Раскольникова в виду земли, «где не прошли еще века Авраама и стад его».

Кстати, нумер под лестницей Свидригайлов получает в гостинице, специально им выбранной, название которой - «что-то вроде Адрианополя». Адрианополь - новые кварталы Афин, построенные в 128 году н. э. Адрианом, римским императором (правившим в 117-138 годах н. э.), язычником, посвященным и даже иерофантом Элевсина24.

Здесь-то, за одну ночь, и видит Свидригайлов свою «трилогию» о теле, душе и духе.

В комнате, где он остановился на ночь, «где-то в углу скребла мышь, да и по всей комнате пахло мышами». В первом кошмаре он чувствует, что мышь залезла к нему под одеяло, зигзагами бегает по постели и по его телу. Мышь - «хтонический (подземный, преисподний. - Т. К.) символ, означающий силы тьмы, беспрестанное движение, бессмысленное возбуждение, суматоху. В христианстве символизирует дьявола, пожирателя. Мышь изображается грызущей корень Древа Жизни»25. Интересно связывание нескольких ключевых для понимания этой сцены понятий в одном кратком высказывании Свидригайлова: «Фу, черт, да это чуть ли не мышь! - подумал он, - это я телятину оставил на столе…» О. Николай Епишев отметил, что Свидригайлову подают телятину, как блудному сыну, которого Отец встречает тем, что заколает «упитанного тельца». Но Аркадий Иванович в очередной раз оставит предлагаемое ему без внимания - к телятине он не притронется, приношение достанется в жертву мышам и мухам (в виде мух также часто изображали демонов, «у финикийцев Вельзевул - властелин мух, сила разрушения и разложения»26). Мышь набегает на Свидригайлова, привлеченная мясом, умерщвленной и разделанной плотью, так, словно он сам - уже только мертвая плоть. Интересно в этом смысле последнее, что будет делать Свидригайлов в этой комнате, перед тем как покинет ее, чтобы покончить с собой: «Проснувшиеся мухи лепились на нетронутую порцию телятины, стоявшую тут же на столе. Он долго смотрел на них и наконец свободною правою рукой начал ловить одну муху. Долго истощался он в усилиях, но никак не мог поймать. Наконец, поймав себя на этом интересном занятии, очнулся, вздрогнул, встал и решительно пошел из комнаты. Через минуту он был на улице». Перед нами словно труп, механиче­ски совершающий исключительно мускульное движение, никак не связанное ни с чувством, ни с разумом. (Характерно, что Раскольников словно бы думает о той же мухе исключительно в духовном плане - как о свидетельнице и обличительнице: «Муха летела, она видела»; характерно также, что о мыслях Раскольникова говорится в романе, что они проносятся, жалят, залетают - словно те же мухи). Таким образом, плоть Свидригайлова как бы уже отдана в жертву тления и разложения - за то, что стала убийцей души.

Об этом второй сон-видение Свидригайлова: сон об оскорбленной и поруганной девочке-самоубийце - его душе, оскорбленной и поруганной бесчинством его плоти (самоубийца - утопленница, жертва того потопа, который будет наступать на Свидригайлова в следующем видении; светлая блондинка, как и Свидригайлов, она умерла накануне Троицына дня, так и не дождавшись сошествия на нее Святого Духа).

Это видение плавно переходит в следующее: «Свидригайлов очнулся» в следующее видение, и это не случайно, ибо на место умершей своей души дух его принял душу-дьяволицу, душу-развратницу - Свидригайлов вновь как бы с душой, но это бес, вселившийся на место души. Не случайно он очнулся словно в ту же «темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер», в которую погублена была его душа: «Свидригайлов очнулся, встал с постели и шагнул к окну. Он ощупью нашел задвижку и отворил окно. Ветер хлынул неистово в его тесную каморку и как бы морозным инеем облепил ему лицо и прикрытую одною рубашкой грудь». Это - в середине июля? И наводнение в Петербурге - в середине июля?

Найденная Свидригайловым девочка - мокрая, словно вынырнувшая из вод потопа, скрывшего однажды растлившееся в грехах человечество: главными из этих грехов были гордыня и сладострастие. Она лепечет о разбитой чашке. Чаша - древний символ целостности, цельности мироздания. Разбитая чаша - мироздание, рухнувшее грехом ангельским, рухнувшее грехом человеческим, утраченная цельность, утраченное целомудрие. Древнюю демоницу отыскивает и согревает на своей постели Свидригайлов, опустошивший дом души своей. И когда он видит, кого он вынянчил, то в ужасе порывается уничтожить ее: «“А, проклятая!” - вскричал в ужасе Свидригайлов, занося над ней руку… Но в ту же минуту проснулся». Он проснулся для того, чтобы уничтожить демоницу наяву - уничтожив себя. Первое, что он делает проснувшись, - это надевает еще сырую одежду (такую же недосохшую, как у пятилетней развратницы), проверяет револьвер и пишет предсмертную записку. Его история завершена.

А Раскольникову еще будет апокалиптический сон об эпидемии духовного самозванчества, о том, как все человечество стало антихристами (пришедшими вместо Христа, Который есть Путь, Истина и Жизнь: «всякий думал, что в нем одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки», а Достоевский все время мечтал о том, что «если все христы», - то есть не об узурпации, а о стяжании всем человечеством божественного достоинства через воссоединение всех с Христом во главе). Этот сон окончательно подготавливает его к воскресению. За Раскольниковым на протяжении всего романа бегает Бог - как отец бегает за ним в его сне о лошадке, как Пастырь выходит на взыскание овцы заблудшей, «горохищной» - то есть горами похищенной, где она примостилась над бездной, на «аршине пространства»27 - чтобы «Свой паки обновить образ, истлевший страстьми». В эпилоге в герое восстанавливается поруганный и расколотый им в себе образ Божий, и если Свидригайлов находит в себе накануне смерти малолетнюю развратницу, то в душе Раскольникова как знамение Вечной Жизни воцаряется вытесненный прежде духом-«самозванцем» Младенец Христос28.
_____________
Примечания

1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Т. 28. Кн. 2. Л., 1985. С. 164. Здесь и далее курсив в цитатах - мой, выделение жирным шрифтом принадлежит цитируемому автору.

2 Митрополит Сурожский Антоний. Беседы о вере и Церкви. М., 1991. С. 121.

3 См. его статью «Безымянные герои Достоевского»в журнале «Литературная учеба». 1982. № 1.

4 Митрополит Сурожский Антоний так пишет по этому поводу: «Мы говорим о грехах плоти; и так часто, так легко мы упрекаем нашу плоть во всех слабостях, забывая слово одного из отцов ранних столетий, который говорит: то, что мы называем грехами плоти, - это грехи, которые человеческий дух совершает над человеческой плотью; плоть - жертва. Вот пример простой, который можно развить очень далеко. Человек жаждет, его плоть просит влаги, воды - лишь наше воображение подсказывает, что вкуснее выпить чая или пива. Плоть изнурена, она просит пищи; но только наше воображение нас обращает в сторону лакомства или жадности… Таким образом, плоть просит всегда о том, что естественно, просто и здраво; человеческое воображение, душевность ее направляет и выбирает иное» (Митрополит Сурожский Антоний. Указ. соч. С. 121-122).

5 О том, что в этом сне речь идет о мучениях души Раскольникова, а также о том, что женщины в произведениях Достоевского часто оказываются как бы душами связанных с ними тем или иным образом мужчин, в литературе о творчестве Достоевского неоднократно отмечалось.

7 Епископ Игнатий Брянчанинов. Слово о смерти. М., 1991. С. 153.

8 Цит. по: Епископ Игнатий Брянчанинов. Указ. соч. С. 101-102.

9 В древнегреческой мифологии одна из мойр - богинь судьбы, та, которая перерезает нить жизни.

10 О мытарстве гордости сказано, что там надменные духи с презрением истязают гордость, тщеславие, самомнение, величание, невоздаяние должной чести родителям, духовным и гражданским властям, неповиновение им и ослушание. (см.: Епископ Игнатий Брянчанинов. Указ. соч. С. 154).

11 Meerson Olga, Dostoevsky’s Taboos. Dresden - Mьnchen, 1998. p. 53-80.

12 См.: Кирпотин В. Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова (Книга о романе Достоевского «Преступление и наказание»). М., 1986.

13 Миджиферджян Т. В. Раскольников - Свидригайлов - Порфирий Петрович: поединок сознаний//Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 7. Л., 1987.

14 Цит. по: Гайденко П. П. Трагедия эстетизма. М., 1970. С. 139.

15 Тюнькин К. Бунт Родиона Раскольникова//Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. Л., 1974. С. 26.

16 Кирпотин В. Я. Указ. соч. С. 219-222.

17 Там же. С. 222.

18 Тюнькин К. Указ. соч. С. 26.

19 Миджиферджян Т. В. Указ. соч. С. 73.

20 Кирпотин В. Я. Указ. соч. С. 221.

21 Епископ Игнатий Брянчанинов. Указ. соч. С. 155.

22 Епископ Игнатий Брянчанинов. Указ. соч. С. 115-116.

23 Достоевский Ф. М. Указ. изд. Т. 19. С. 135-136.

24 См.: Лауэнштайн Дитер. Элевсинские мистерии. М., 1996. С. 47.

25 Купер Дж. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 212.

26 Там же.

27 Впервые указание на пространство в аршин шириною возникает в романе, когда Раскольников находит камень, под которым укроет награбленное: «где все расстояние было шириною в аршин, заметил он большой неотесанный камень». Оно потом неоднократно появится в мыслях и грезах Раскольникова как «вечность на аршине пространства». Сказано, «где сокровище ваше, там будет и душа ваша», и вот душа Раскольникова помещается на аршине пространства вместе с награбленным «сокровищем».

28 О том, как это происходит, см. статью «Об одном свойстве эпилогов пяти великих романов Достоевского» в моей книге «Характерология Достоевского». М., 1996.

Библия в целом и Новый Завет, в частности, занимают совершенно особое место в романе Достоевского “Преступление и наказание”. Это произведение по праву считается шедевром даже среди пяти великих романов этого писателя. Он как бы своеобразный эпицентр его творчества, в нем заложены зерна всех тех идей, что будут подробнее разрабатываться в других его произведениях.
В центре “Преступления и наказания” помещен эпизод чтения XI главы Евангелия от Иоанна о воскрешении Лазаря. Эта сцена формирует вокруг себя остальную ткань романа.
Раскольников совершил злодеяние, он должен “уверовать” и покаяться. Это и будет его духовным очищением. Герой обращается к Евангелию и должен, по мысли Достоевского, найти там ответы на мучающие его вопросы, должен постепенно переродиться, перейти в новую для него действительность. Достоевский проводит идею, что человек, совершивший грех, способен духовно воскреснуть, если уверует в Христа и примет его нравственные заповеди.
Образ воскресения Раскольникова действительно связан с евангельским повествованием о воскрешении Лазаря Христом, которое читает Раскольникову Соня. Сама же Соня при чтении мысленно сравнивает его с иудеями, присутствовавшими при совершении неслыханного чуда воскрешения уже смердящего Лазаря и уверовавшими во Христа. А в конце романа, когда Соня издали сопровождает Раскольникова, отправившегося в свой крестный путь – добровольно признаться в совершенном им преступлении и понести соответствующее наказание, главный герой явно сопоставляется со Христом, за которым на Его крестном пути издали следовали жены-мироносицы.
То есть получается, что Раскольников романа воплощает сразу три персонажа: и самого Лазаря, и сомневавшихся иудеев, и даже Христа. Преступление и наказание – лишь незначительная часть евангельского сюжета. Роман заканчивается в тот момент, когда “вышел умерший” и Иисус сказал: “развяжите его; пусть идет”. Последние слова, прочитанные Соней Раскольникову – уже не о романном сюжете, но о воздействии, которое должно быть им оказано на читателей. Недаром эти слова выделены Достоевским курсивом: “Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него”.
Для Достоевского использование библейских мифов и образов – не самоцель. Они служили иллюстрациями для его размышлений о трагических судьбах мира, России и человеческой души как части мировой цивилизации. Залогом возрождения всего этого Достоевский считал обращение к идее Христа.

(Пока оценок нет)

Другие сочинения:

1. Соня Мармеладова – центральный женский образ в романс Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание”. Эта героиня входит в число тех персонажей Достоевского, в которых писатель выразил свое представление о совершенном человеке. Сопя наделена особым даром: евангельские истины любви, бескорыстия, ненасилия Read More ......
2. Структура романа Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание” отличается тем, что в произведении есть эпилог. Он не связан непосредственно с основным действием романа, но играет очень важную роль в идейном замысле произведения. Эпилог состоит из двух частей. В первой части Read More ......
3. Роман Федора Михайловича Достоевского “Преступление и наказание – одно из самых сложных произведений русской литературы, в котором автор рассказал об истории гибели души главного героя после совершения им преступления, об отчуждении Родиона Раскольникова от всего мира, от самых близких ему Read More ......
4. Роман Федора Михайловича Достоевского “Преступление и наказание – – одно из самых сложных произведений русской литературы, в котором автор рассказал об истории гибели души главного героя после совершения им преступления, об отчуждении Родиона Раскольникова от всего мира, от самых близких Read More ......
5. В романе Ф. М. Достоевского, как и в произведениях. многих других русских писателей, встречаются описания шов главного героя. Для Достоевского сны имеют большое значение еще и потому, что они раскрывают характер и душу человека. В “Преступлении и наказании” встречается четыре Read More ......
6. В романе “Преступление и наказание” отображено два мира. Один мир – город богатый, второй – бедный, о котором и пойдет язык в произведении. Именно там страдают люди. Достоевский показывает, что удушающий город, грязь и теснота способствуют ощущению духовного одиночества людей. Read More ......
7. В своем романе “Преступление и наказание” Ф. М. Достоевский стремился решить важную психологическую и нравственную задачу – показать людям несостоятельность пустых, выдуманных теорий, раскрыть их опасность и разрушительную силу. Именно такой теорией стала идея главного героя произведения Родиона Раскольникова, который Read More ......
8. Сонечка Мармеладова Характеристика литературного героя “Малого роста, лет восемнадцати, худенькая, но довольно хорошенькая блондинка, с замечательными голубыми глазами”. Дочь Мармеладова. Чтобы помочь голодающей семье, начала заниматься проституцией. Сначала мы узнаем о ней из рассказа Мармеладова. В первый раз вернувшись домой Read More ......

Роль евангельского сюжета о воскрешении Лазаря в романе “Преступление и наказание”

Библия принадлежит всем, атеистам и верующим равно.

Это книга человечества.
Ф. Достоевский

Библия — книга, известная всему человечеству. Велико ее влияние на развитие мировой художественной культуры. Библейские сюжеты и образы вдохновляли писателей, художников, музыкантов различных эпох и народов. Идеями христианства пронизано и творчество многих известных русских писателей. Библейские легенды, образы использовали Л. Толстой и Ф. Достоевский, М. Булгаков и А. Куприн, А. Ахматова и О. Мандельштам, Шолом Алейхем и Ч. Айтматов, А. Блок Я Б. Пастернак. В Библии речь идет о добре и зле, о правде и лжи, об утрате гармонии между человеком и Богом. В ней затронуты общечеловеческие проблемы. Недаром ее называют Книгой Книг. Без знания Библии невозможна осмыслить и понять ряд произведений, в том числе и роман «Преступление и наказание».

Главная заслуга писателя в том, что он поставил и пытался решить такие глобальные вечные проблемы, как жизнь и бессмертие, добро и зло, вера и безверие. Ответы на эти вопросы Достоевский пытался найти, обращаясь к Новому Завету, повествующему о судьбе Иисуса Христа. Достоевский считал, что человек, совершивший грех, способен духовно воскреснуть, если уверует в Христа, если примет его нравственные заповеди. По мнению писателя, Раскольников, главный герой романа «Преступление и наказание», совершивший преступление, должен обратиться к Евангелию, чтобы найти ответы на мучающие его вопросы и постепенно духовно возродиться. Достоевский своим романом доказывает, что насилие и добро — понятия несовместимые. И даже если на путь насилия становится человек добрый, жаждущий изменить мир, избавить людей от страданий, он неизбежно принесет зло и себе, и другим. Используя в романе «Преступление и наказание» библейские легенды и образы, Достоевский размышляет о трагических судьбах мира и России. Во времена Достоевского была популярна идея революции как самого быстро и радикального средства переустройства страны. Но революция неизбежно приводит к крови, к насилию, к жертвам. И революции нужны были такие люди, которые могли бы переступить через нравственные нормы. Идее революции Достоевский противопоставляет мысль о нравственном и духовном очищении человека. По мнению Достоевского, огромную роль в этом должно сыграть христианство. Это обусловило появление в романе библейских мотивов. Образы из Библии перекликаются с образами романа.

Так, легенда о воскрешении Лазаря перекликается с судьбой Родиона Раскольникова. Комната главного героя уподобляется гробу. Именно под камнем он оставил награбленное у убитой старухи, а Христос повелевает «отнять камень», то есть раскаяться, освободить душу. На каторге Раскольников читает Евангелие — ту самую книгу, из которой Соня читала ему о воскресении Лазаря. Судьба Сони, святой блудницы, перекликается с притчей о блуднице Марии Магдалине, прощенной Иисусом Христом . Соня пожертвовала собой во имя любви к ближним, она погубила себя, так ничего и не добившись. Но своей любовью, жалостью, состраданием, самопожертвованием, своей верой в Бога она спасает Раскольникова. Маляр Миколка тоже жертвует собой: он принимает на себя вину, чтобы пострадать.

В центре «Преступления и наказания» помещен эпизод чтения XI главы Евангелия от Иоанна о воскрешении Лазаря. Эта сцена формирует вокруг себя остальную ткань романа.

Раскольников совершил злодеяние, он должен «уверовать» и покаяться. Это и будет его духовным очищением. Герой обращается к Евангелию и должен, по мысли Достоевского, найти там ответы на мучающие его вопросы, должен постепенно переродиться, перейти в новую для него действительность. Достоевский проводит идею, что человек, совершивший грех, способен духовно воскреснуть, если уверует в Христа и примет его нравственные заповеди.

Образ воскресения Раскольникова действительно связан с евангельским повествованием о воскрешении Лазаря Христом, которое читает Раскольникову Соня. Сама же Соня при чтении мысленно сравнивает его с иудеями, присутствовавшими при совершении неслыханного чуда воскрешения уже смердящего Лазаря и уверовавшими во Христа. А в конце романа, когда Соня издали сопровождает Раскольникова, отправившегося в свой крестный путь - добровольно признаться в совершенном им преступлении и понести соответствующее наказание, главный герой явно сопоставляется со Христом, за которым на Его крестном пути издали следовали жены-мироносицы.

То есть получается, что Раскольников романа воплощает сразу три персонажа: и самого Лазаря, и сомневавшихся иудеев, и даже Христа. Преступление и наказание — лишь незначительная часть евангельского сюжета. Роман заканчивается в тот момент, когда «вышел умерший» и Иисус сказал: «развяжите его; пусть идет». Последние слова, прочитанные Соней Раскольникову — уже не о романном сюжете, но о воздействии, которое должно быть им оказано на читателей. Недаром эти слова выделены Достоевским курсивом: «Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него».

Для Достоевского использование библейских мифов и образов — не самоцель. Они служили иллюстрациями для его размышлений о трагических судьбах мира, России и человеческой души как части мировой цивилизации. Залогом возрождения всего этого Достоевский считал обращение к идее Христа.

Анализ эпизода «Чтение Лазаря Сони Мармеладовой Раскольникову»

Эпизод начинается с описания комнаты, в которой жила Мармеладова. Ее жилище находилось в доме «на канаве», «трехэтажном, старом и зеленого цвета». Обстановка в комнате была убогой, «походила как будто на сарай», на окнах не было занавесок, а стены закрывали «обшмыганные и истасканные» обои.
Казалось бы, в такой бедной и нищенской обители нет места такой духовно-чистой девушке, как Соня. Об окружающих людях она говорит только хорошие слова, с теплом отзывается о «заикающихся» хозяевах, с любовью вспоминает об отце и матери. В каждом ее предложении мы слышим жалость и сострадание к близким, хотя, казалось бы, Соне есть из-за чего быть обиженной на жизнь.
Сначала Раскольников видел в девушке схожие с ним черты, ведь и он, и она переступили нравственные законы общества. Единственная лишь разница в том, что Родион сделал это для себя, а Соня - ради благосостояния семьи. Молодой человек пытается заставить ее взбунтоваться, как и он: «Знаю... и про то, как вы в шесть часов пошли», «Катерина Ивановна ведь вас чуть не била», «Катерина Ивановна в чахотке, в злой, она скоро умрёт», «А с вами что будет?», «А коли вы теперь заболеете», «Дети на улицу всей гурьбой пойдут», «С Полечкой, наверное, то же самое будет».
Но одна меткая фраза девушки «развенчивает» всю теорию Раскольникова: «Что ж бы я без Бога-то была?». Соня верит в Бога, Бог — её правда и сила. Если от безысходности Родион предпочел убить невинного человека, то девушка избрала другой путь - молитву.
С особой силой это видно, когда Соня и Раскольников читают эпизод Евангелия. Этот эпизод начинается со слов «Был же болен некто Лазарь, из Вифании…». Я думаю, между образом больного и Родиона можно провести параллель. Заканчивается эпизод тем, что Лазарь воскресает, пережив смерть и проведя в гробе четыре дня.
Эмоционально усиливает сцену чтения Евангелия интонация Сони: «громко и восторженно прочла она», «чувство великого торжества охватило ее». Воскресение Лазаря дает надежду на то, что и Раскольников когда-нибудь обретет веру в Бога и найдет душевный покой.
Чтение Евангелия как бы меняет молодого человека и девушку местами: решительный, безжалостный Раскольников и «растерявшаяся», испуганная Соня с тихим голосом в начале разговора. Во время чтения у девушки появляется блеск в глазах, суровость и торжественность, тогда как у Родиона «голова начала кружиться». Это значит, что вера Сони намного сильнее и глубже, чем теория Раскольникова.

После чтения Родион переходит к «делу»: он предлагает Соне бросить все, «рассудить серьезно и прямо», «сломать что надо, раз навсегда, да и только». Но мы видим, что он колеблется, говорит уже не с той решимостью, которая была в начале. Раскольников раскрывается перед девушкой, он готов признаться ей, пока еще не раскаиваясь в содеянном им преступлении.

Молодой человек уходит, оставив Соню в замешательстве. Он показался ей «помешанным», но она «сама была как безумная». Раскольников вновь разбудил в девушке думы о Полечке, матери, Лизавете, которые приснились ей ночью.

Таким образом, разговор Сони и Родиона «в нищенской комнате» открыл новую страницу в жизни обоих. Девушка еще больше уверилась в Боге, а Раскольников начал осознавать несостоятельность своей теории «властьимущих». И, несмотря на возникшие разногласия, еще крепче и духовно ближе стали друг к другу «убийца и блудница».

«Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не могу и не хочу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». Так считал Ф.Достоевский. Пытаясь разобраться в вечных проблемах добра и зла, милосердия, справедливости, ответственности человека за содеянное, он обращается к Библии. Библия — единственный путь к спасению, по мнению Достоевского. В последних словах романа звучит вера в возрождение души преступника. Это и вера в возрождение всей России.

← Вернуться